Так, да не так.
Юрий Маркович говорил эдак: я живу широко, доходов своих не скрываю, а Булат прикидывается окурком. Только-то и всего.
Эту беззлобную товарищескую обмолвку Лямпорт выжимает досуха. Мол, и выражение лица у подсудимого недопустимо кислое (этакой кислятиной из пепельниц невытряхнутых несёт), и шмотьё, из загранпоездок привезённое, он, такой-сякой, по комиссионкам распихивал...
Ой-ё-ёй.
Говорят, Юрий Антонов вообще был «самым богатым человеком в СССР», пока не поссорился с Пугачёвой, – что ж теперь по Абрикосовой не ходить?
Но то Антонов, аксессуар эпохи.
А тут – святыня.
С неё и спрос больше (по комиссионкам – не сметь! выражение лица иметь бравое, вдохновляющее!), и бьют за неё больнее: «Поднявший меч на наш союз достоин будет худшей кары».
Кара воспоследовала. Лямпорту ответили в том же «Экслибрисе», ответили в «Известиях»... как говорят в задушевной атмосфере застолья, «дай бог не последняя». Процесс пошёл.
Ответили, впрочем, слабо: вторым номером, на эмоциях, а благие эмоции («Над внешностью старого, больного поэта, прошедшего через сиротскую нищету и окопный голод, над его сединами и морщинами вечно юный Лямпорт изгаляется с каким-то ликующим садистским усердием», – Анатолий Макаров в «Известиях») всегда слабее, неубедительнее разрушительных («Мятые трёшки и пятёрки в карманах, ужас ревизии исходит вместе с запахом пота; корочка хлеба с горчицей под наскоро залуженную в подсобке рюмочку-коротышку», – Лямпорт о своём «бухгалтере»). Следуя высокому правилу «не надо ковыряться в дерьме, чтобы понять, что это дерьмо», никто из защитников не составил себе труда разобраться в том, что Ефим Лямпорт написал по сути, за вычетом комических инвектив.
А написал он в своём пасквиле много верного.
Вперемешку с дымовыми завесами.
EXEGI MONUMENTUM
Окуджава предстаёт у Лямпорта исключительным достоянием шестидесятнической тусовки «профессиональных интеллигентов». Он и неприятен-то автору пасквиля (изгнанному, согласно легенде, из страны и «профессии» пресловутой тусовкой за кощунственный отзыв о Георгии Владимове) именно в этом качестве.
О тусовке Лямпорт пишет правильно. Например:
«Честная служба государству имеет своё собственное достоинство, и многие бывшие интеллигенты нашли это достоинство на советской службе... Пока существовало полновесное «советское» – в 30–50-е годы – ему служили по убеждению. Не только из страха или корысти. Демонтаж принципов советской системы оставил совслужей буквально ни с чем... Осталась государственная кормушка с советской эмблемой, а за ней почти ничего. Обломки. Кормушку совписы оставлять не хотели ни за что. А служба пустой вывеске с серпом и молотом их попросту свела с ума. Они уже больше не знали, кто они, что и зачем. Мысли и поступки возникали самые причудливые. Искали корни, идейных покровителей, духовных вождей. Попадали всё больше на службу к иностранным разведкам, находили (политическое) убежище в «Берёзках» и комиссионках».
Исчерпывающий рассказ.
Верно и то, что Окуджава – порождение этой среды, у которой «отняли служение». Папа, Шалва Степанович, был красным комиссаром, а «комиссары в пыльных шлемах», согласно распространённому среди окуджавоведов апокрифу, склонились над белогвардейским героем. И ясно почему. Это, кроме шуток, трагедия – когда целое поколение, оказавшись «лишним», отрывается от корней. Когда идейную и нравственную опору приходится искать не вовне (в прошлом, будущем, в вере или идее), а «внутри себя», где неизбежно накурено. Где в отсутствие внешних равнодушных к твоим «трещинкам» ориентиров расстояние от «порядочности» до «комиссионки» оказывается короче воробьиного носа.
Верно в общих чертах и следующее:
«Окуджава был идолизирован своей группой. Поклонение ему приняло характер культа и носило все признаки культа в форме городской секты, в принципе ничем не отличной от организации какой-нибудь Марии Дэви Христос».
Верно потому, что «не сотвори себе кумира», а коли сотворил – получи. Вот типичная история, которую рассказал «рядовой слушатель», мой интернет-собеседник:
– Первое впечатление – ошеломление было от его песен. Что и неудивительно, в те-то времена, когда Серафим Туликов со всех сторон. Казались откровением. Позже – когда в некоторых компаниях его стали хором петь – а как можно хором про откровенное? – появилось глухое раздражение и отторжение...