пройти насквозь трепещущий кустарник,
стать на краю (пускай кричит напарник
вдогонку злобно и недоумённо)…
Стать на краю. Припомнить поимённо
всех тех, которые любили, тех, которых
любил. Вглядеться. В ветреных просторах
не различить ни зла, ни обещанья.
И только тучи машут на прощанье
краями рваными, как будто рукавами,
и солнце не у нас над головами…
Шагнуть вперёд. Оставить за спиною
шоссе, кусты, стоящие стеною
дни жизни, ночи страсти, годы странствий…
Шагнуть вперёд в безжизненном пространстве.
Споткнуться, чертыхнувшись; покачнуться,
упасть ничком. Прикрыть глаза. Очнуться.
***
На дощатых задворках имперских военных заводов
В те тщедушные годы уж если чего не хватало,
То белков и жиров, а хотелось не их – углеводов
Из жестянок-картонок…
но шмат деревенского сала
Был красою стола недоразвитого коммунизма,
Воздававшего дань тому старому Новому году,
Что был чем-то навроде язычества и эвфемизма
Рождеству, о котором бабульки шептали народу
Малолетнему, сунув замурзанную карамельку,
Что хранилась в платочке скорее не лептом, но даром –
Да: воистину царским… А после – опять про Емельку,
Да про печку, про щуку, про то, чтоб всё сразу и даром…
Вот такие они, наши славные годы-бабульки.
А какие же мы – не стряхнувши со скатерти крошек,
Н а л и в а ю щ и е в упокой их в стаканы по бульке,
П о м и н а ю щ и е их застиранный синий платошек…
ПЕНСИОНЕР
И вдруг пенсионер, похожий на отца,
идёт из-за угла и словно крестит лоб –
Как будто паутинку никак смахнуть с лица
не может. Потому его не слышно слов.
А ветер, что уже как будто присмирел,
срывается опять с трамвайных проводов
И рвёт газетный лист, дурён и озверел,
с вестями про пожар, про взрывы, про потоп.
И рябь по безднам луж озябшая бежит.
И брюки парусят, топорщится пиджак.
И некому сказать, что жили не по лжи.
И снова все столбы друг с другом на ножах.
А ветви пятернёй срывают клочья туч,
желая обнажить, на стыд и срам начхав,
То, что лежит как блик, то – что живёт как луч
на проволочкой скрученных провидческих очках.
НАСТАВНИК
Мы провода под током…
Когда-то меня инструктировал
наставник – мужик пожилой
и электрик прожжённый
(потом я, бывало, цитировал
его наставленье подружкам весёлым и жёнам,
любившим меня)… На подстанции,
прокуренный ноготь направив на медные шины,
он строгую меру дистанции
внушал, утирая испарину с тусклой плешины
картузом засаленным… (В сизости
табачного дыма контрольная лампочка
капала ядом…)
Он так говорил мне: есть в близости
черта, за которою – смерть.
Она – вот она: рядом.
ЧЁРНАЯ РЕЧКА
Чур-три – нет игры…
Няня, можно – понарошку
Я мочёную морошку
попрошу?..
Попрошу печатный пряник,
Попрошу хохлацкий драник,
анашу…
Попрошу покой и волю,
Попрошу кузэна Колю
и Annette…
Только – можно? – понарошку…
А себе оставлю крошку:
белый свет…
СУДЬБА
Восемь месяцев зима,
Вместо фиников – морошка…
Кабы не было небо сплошной пеленой,
было б ясно: луна повернула на убыль,
как та Gloria mundi, как поэцик дрянной,
как последний, на локоны ныканный, рубль.
Всё пропил до исподнего серого тла,
и не будет ни бала на бархате чёрном,
ни на алом снегу вороного ствола…
Всё останется белым и неизречённым.
Сергей КУЗНЕЧИХИН
КРАСНОЯРСК
ТУНГУССКИЙ МОТИВ
Икону в праздничном углу
Прикрыли байковой портянкой,
А сами на чужом полу
Расположились. Злобно тявкает
Хозяйский пёс, рычит на дверь,
В которую вошли без страха
Самец и самка, чует зверь
Густой дразнящий запах паха.
А пол холодный. Пол скрипит.
Иконочку, на всякий случай,
Прикрыли и разлили спирт
Противный (тёплый и вонючий),
Разбавленный напополам.
Мы не в ладу с сухим законом –
Привыкшие к чужим углам
И не привыкшие к иконам.
А здесь подделка – ну и что ж –
Откуда взяться настоящей?
И между нами тоже ложь
Безбожная – и даже слаще.
А стёкла забивает гнус
Густой, что даже штор не надо.
Мне говорил один тунгус,
Что вера их не знает ада.
Им легче лишь на беглый взгляд,
А мы полны другой надеждой.
И этот дом на спуске в ад
Не станет долгою задержкой.
Который день тайга горит.
До неба дым. Глаза слезятся.
А где-то там метеорит
Уже давно готов сорваться.
СЕЛЬСКАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА
В очочках, но все же мила и стройна,
И строгие платья не портят фигуры.
Уже больше года, как тащит она
Оболтусов сельских к вершинам культуры.
Вопрос задала, а в ответ ни руки…
И видно по лицам, что нет интереса.
До лампочки школьникам образ Луки
Из пьесы «На дне», а, задуматься, пьеса
На местные нравы ложится вполне
И вовсе не зря изучается в школе –
Родная деревня завязла на дне
И выбиться в люди – ни силы, ни воли.
Хотя и найдётся с десяток дворов,
Где сытостью прёт через щели в ограде.
Вон, возле окна, второгодник Петров
Любуется свеженькой двойкой в тетради.
Но парень не промах: смекалист, лукав,
А в драке небось и оглоблей огреет.
Чему научить его может Лука?
Такой, не моргнув, доброхота отбреет.
И кряжистый батька всё тащит в семью,