Не брезгуя ни головнёй, ни огарком.
Вчера у Петровых кололи свинью,
А к ночи родитель явился с подарком –
Парного принёс. Напросился на чай,
С туманной надеждой на нечто покрепче.
Дотронуться всё норовил невзначай,
Но прятал желанье в степенные речи:
Порядка, мол, нет ни в Москве, ни в селе
И вряд ли бардак одолеют науки.
И маялись, ныли на шатком столе
Его тяжеленные бурые руки.
Прервав разговора непрочную нить,
Поднялся (как будто из дома позвали)
И вышел, о сыне забыв расспросить,
Но пообещал, что поможет с дровами.
А сын от избытка нетраченных сил
Старательно думает только «про это»,
Ручонки под парту, губу закусил
И лезет глазами за вырез жакета.
Вот взять бы и вызвать нахала к доске.
Да кто его знает – чего отчебучит…
А вечер пройдёт в непроглядной тоске.
Наскучит роман, телевизор наскучит.
Натоплена печка. Перина жарка.
Над дверью на счастье прибита подкова.
И снится всю ночь утешитель Лука,
Не горьковский, а из поэмы Баркова.
***
Как море в отлив убывает
Бравурный аккомпанемент.
Долги и гондоны всплывают
Не в самый удобный момент.
Когда ты, казалось, отмылся
Росою
И сам, как святой.
Но всплыли.
И дальше нет смысла
«Россию спасать красотой».
ДОМ С КРАЮ
Косо в землю вросшая избушка,
Словно почерневший истукан.
На столе порожняя чекушка
И стакан.
Пара мух ощупывают крошки –
Видно, чем-то запах нехорош.
Ни тарелки на столе, ни ложки,
Только нож.
***
Непонятно. Очень часто
Ни с того и ни с сего
Вдруг покажется – стучатся.
Дверь откроешь –
Никого.
Что такое? Что за мука?
Вот уже в который раз
Выйдешь –
Ни души, ни звука.
Только холодом обдаст.
ВРОДЕ КАК ЮБИЛЕЙНОЕ
7 – месяц моего рождения.
7 + 7 – день моего рождения.
7 х 7 – стал сиротою, мама умерла.
777 – портвейн, заливший молодость мою.
Семёрки без малейшего нажима
И без подгонки сами встали в ряд,
а вот пятёрка – цифра не моя,
пятёрочником не был. Если дожил
до двух пятёрок – толку-то с того –
ни славы, ни богатства, ни покоя,
ни пенсии, её-то уж могли б, –
не женщина, конечно, но ведь платят
и мужикам за «вредность», например,
или за Север, мало ли мотался
по не совсем обжитым Северам,
где «чёрная пурга» меня слепила,
колючим снегом забивала рот,
чтоб не болтал о том, чего не видел,
ну, например, о мирнинских алмазах.
Молчу. Не видел. И миллионеров
ни в Мирном, ни в Норильске не встречал,
хотя и те, и эти существуют
в богатых недрах вечной мерзлоты,
но знаться с ними – вредно для здоровья.
Мне вредности хватало и другой,
поскольку химик по образованью.
Пришлось нюхнуть. И по «горячей сетке»
попариться изрядно довелось.
А мой последний цех, литературный,
любому коксохиму фору даст,
в избытке ядовитых испарений,
он, сердобольный, даже молока,
которое в других цехах за вредность
дают бесплатно, долго обещал,
юлил, но не дал.
Так что пенсион
в ближайшие пять лет, увы, не светит.
Обидно, разумеется, но я
не одинок, бывали познатней
и те «без гонорара, без короны…».
Уж как-нибудь. Наверно, не умру
от голода.
Обиднее другое –
что стыдно в этом возрасте писать
стихи. А впрочем, и над прозой
оставшееся зрение терять
нет смысла, всё равно издатель хмурый
и трезвенький, как стёклышко в очках,
пошлёт меня на хутор очень дальний
среди крестьянства спонсора искать,
а я, неловкий, клянчить не умею.
И что же делать?
За такой вопрос
пора бы убивать у нас в России, –
ну сколько можно???
Потому смолкаю
и достаю, как Пушкин наказал,
шампанского бутылку… для жены,
а для себя – портвейна «три семёрки».
СТО ПЕРВЫЙ РАССКАЗ
Почти безболезненно первые сто
Слетели с пера на пустые страницы.
Сто первый рассказ отправляется в стол,
Ложится в угрюмую нишу темницы.
Туда, где ни света, ни воздуха нет,
Где жутко и тесно,
как в братской могиле.
Так долго готовился к выходу в свет,
Мечтал удивить, а его не пустили.
Смешали с дерьмом, непонятно за что,
Как будто больного с инфекцией СПИДа.
Туда, где покоятся первые сто,
Страдая от пролежней и от обиды.
За что?
У него самобытен герой,
Сюжет остроумен, язык не затёртый,
Покуда не лёг на него сто второй,
Сто третий и, чуть погодя, сто четвёртый.
Под мёртвою тяжестью воля ушла,
Он сдался, смирился, что слаб и ничтожен.
И всё же, когда извлекли из стола,
Сумел притвориться, что якобы ожил.
Сергей КНЯЗЕВ
ПОДОЛЬСК
***
Шли по течению струги,
В них были люди и скот.
«Кто вы? Далёко ль вас, други,
Гонит иль просит Господь?
Или безумная драка
Вас подтолкнула с земли?
Или вас манит Итака –
Что ж! Дай вам Бог, чтоб дошли». –
«И на Итаке и в Мекке
Мы наколхозились, друг.
Мы направляемся в греки,
В греки из Верхних Ворюг,
Мы направляемся в греки.
Слухи доходят, что там
И упыри и калеки –
Все допускаются в Храм.
Слухи идут по округе:
В греки и вы, мол, ушли…»
Шли по течению струги,
Быстро скрываясь вдали.
***
Аще сказать ли те, старец, повесть?