Тот, кто сладость труда не постиг.
***
Когда мужчины женщину хулят
(Таких у нас – увы! – ещё довольно),
Мне стыдно… Вспоминаю я невольно
О ней – богине, той, чей взгляд крылат,
Чей дух недосягаемо высок…
Ну да, я знаю, что подчас мужчина,
Лицом считая жалкую личину,
Пятнает сам любви своей исток…
Милей мне та, что царственно горда,
Великодушья всё-таки не пряча.
О ней я размышляю.
И тогда
Душою сам я становлюсь богаче.
Калмык и конь
«Калмык и конь – душа у них одна».
Старинная пословица верна.
В былое загляни, и ты поймёшь,
Что изреченье древнее – не ложь!
Когда породы редкой жеребец
В хотон свой возвращался наконец,
Калмык его лелеял, как дитя,
Товарища и друга в нём растя.
Когда к селенью приближался враг,
Кто это чуял первым? Аргамак!
А раненного тяжело бойца
Спасала только резвость жеребца.
Когда мороз ярился, леденя,
Живило всадника тепло коня,
И тот же конь, скача в июльский день,
Дарил калмыку ветерок и тень.
Конь уносил калмыка на крылах,
Служа ему за совесть, не за страх.
И в чёрный час, у смерти на краю,
Конь отдавал калмыку кровь свою.
Разрезаю чёрный язык
Обычай к нам из древности проник:
Чтоб оборвать потоки злобы вздорной,
Бараний надо разрубить язык
Одновременно с длинной нитью чёрной,
И этим клеветническую речь,
Как заверяют, навсегда пресечь.
И хоть я сам – отнюдь не идеал,
Хоть, может быть, немногого я стою,
Всё ж я не раз мучительно страдал
От столкновенья с чёрной клеветою
И, чтоб спасти добро от низких слов,
«Язык разрезать» был всегда готов.
Когда от зависти иль так, со зла,
Талант чернят впрямую иль намёком,
Когда на ту, чья красота светла,
Струится сплетня
гнилостным потоком,
Без промедления берусь за нож
И пресекаю низость, подлость, ложь.
И пусть я сам – отнюдь не идеал,
Пусть у меня грехов хватает ныне,
Но я бы, не колеблясь, жизнь отдал,
Чтоб мира драгоценные святыни
От умысла дурного защитить
И злой язык навеки обрубить.
Женщина ждёт…
Посадила мужа на коня,
Плача, проводила из хотона,
Вот и жду… С того лихого дня
Столько лет – всё жду в ночи бессонной.
Если собираю в путь сынка –
И меня за ним в дорогу тянет,
Словно муж меня издалека
Окликает и рукою манит.
Добрая улыбка мне видна,
Светится она, мне сердце грея…
Он всё так же молод.
Я одна,
Я одна за нас двоих старею.
***
А мать ждала… А мать ждала отца
И становилась всё бледней и строже.
Хоть ожиданью не было конца,
Но огонёк надежды брезжил всё же.
Ей думалось: дороги так длинны,
Быть может, завезли письмо куда-то...
Немало писем, посланных с войны,
Как говорят, всё ищут адресата.
Но всё – ни строчки не было в ответ…
«Быть может, он не хочет
отвечать ей?..»
Все чувства вдов и матерей тех лет
Остались под сургучною печатью.
Прочна она – печать из сургуча…
Но всё ж года приходят на подмогу:
И от улыбки ласковой внучат
Сургуч оттаивает понемногу.
Вторая мать
Когда жива твоя родная мать,
Звать матерью другую не грешно ли!
Но как иначе мне её назвать –
Ту русскую учительницу в школе?
Что я от голода угаснуть мог,
Заметила она. И, по головке гладя,
Меня спасти придумала предлог:
Мол, «помоги мне донести тетради».
А дома, награждая за «труды»,
Подвинет мне горячую картошку…
И я от голода и от беды
Оттаивал, смелея понемножку.
А чуть позднее Пушкин-чудодей