Стихами влёк меня к её порогу…
Свет сердца русской матери моей
Поныне озаряет мне дорогу.
Перевёл Ю. НЕЙМАН
Лилия ЩЕГЛОВА
Перед зеркалом
Соседка постарела – что ж, пора…
И старший брат уже сутулит плечи,
А я всё та же, что была вчера,
Я – молода. И, кажется, навечно.
Всё как всегда – веснушки и вихры.
И я живу легко и беспечально,
Ведь я диктую правила игры:
Все впереди, а я ещё в начале…
Но зеркало, как балаганный мим,
Передо мной кривлялось, подзывая,
И я бездумно встала перед ним
И… замерла, себя не узнавая.
Случай
Роковая нечаянность случая
Караулит меня, не дремлет:
То швырнёт в пучину гремучую,
То позволит выплыть на гребне.
Признаю божество могучее,
Проклиная его и славя:
Ведь делами и судьбами правит,
Даже сам человек – дело случая.
Но в случайности хоть и верится,
А сомнение странное мучает:
Ну а вдруг за кулисами случая
Шестерни да колёсики вертятся
И готовят его приход?
Знать бы суть подоплёки истинной –
Ни ударов, ни слёз, ни хлопот.
А пока что зрачок таинственный
Наблюдает за мной и ждёт.
***
Говорят обо мне – везучая.
Да, везучести есть следы:
Не бывало такого случая,
Чтоб не вырвалась из беды.
Не бывало такого случая,
Чтоб не выпрямилась опять,
Даже если согнуло-скрючило
Так, что голову не поднять.
Не бывало такого случая
(Если был бы – не солгала),
Как бы горе ни жгло, ни мучило,
Оставалась душа цела.
Вывози теперь, бог везучести, –
Рвутся жилы и мозг кипит,
И в предчувствии страшной участи
Тонко-тонко душа скулит.
Бьюсь я в кровь, а была научена
Утешаться мыслишкой простой:
«Что ни делается, всё к лучшему,
Хочешь выжить – на этом стой».
Ну конечно же, я везучая…
Обокрадена, бита, гола,
Но ходячая, а не ползучая,
Хоть не парящая, как была.
На подвесном мосту
Многоязыкая лира России
На подвесном мосту
КНИЖНЫЙ РЯД
Сергей Тумуров. С белым инеем…: Стихи. – Улан-Удэ, БНЦ СО РАН, 2008. – 200 с.
С точки зрения здравого смысла бурятский поэт Сергей Тумуров раз за разом ставит перед собой принципиально неразрешимые задачи. Будучи носителем ярко выраженного национального мировосприятия, он пишет на русском языке. Как русскоязычный поэт не слишком стремится к общепринятой, канонической форме стиха – из-под пера его выходят выстраданные строки, которые и верлибром не назовёшь, и силлаботоника для него не догма, а рифма, мерцающая и призрачная, выглядит необязательной. Считая себя патриотом России, путник из Улан-Удэ бредёт по городам и весям со своим скромным, незамысловато-узорчатым зонтиком.
С его творчеством я познакомился ещё будучи студентом. С. Тумуров тогда учился в аспирантуре. Чтобы обеспечить себе сносное бытовое существование, весной, летом и осенью он подметал, а зимой – скрёб дворницким движком многие и многие километры Тверских-Ямских улиц. Вечерами допоздна засиживался в Ленинке. Уже тогда из его стихотворений произрастал причудливый и вместе с тем простой и человечный образ Москвы, увиденной восточными глазами. Церковь Большого Вознесения у Никитских ворот вместе с колокольным вздохом ассоциируется у него с кукушкой из японского хокку, солнце греет на суку место для озябшего ворона, а галдящие итальянские туристы в Александровском саду смахивают на грачей.
Доведённый до японской лапидарности стиль позволяет ему предельно ясно и проникновенно сказать о самом наболевшем, например – о глобальном одиночестве в толпе обитателей мегаполиса:
В вагоне метро
о Робинзоне Крузо