Всё творчество Владимира Карпова обращено к теме Великой Отечественной войны. Среди его произведений – «Командиры седеют рано», «Взять живым!», документальная повесть «Полководец», «Расстрелянные маршалы», «Генералиссимус» и другие.
В книгах «Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира» и «Маршал Жуков. Опала» Карпов исследует взаимоотношения полководца со Сталиным как Верховным Главнокомандующим, с другими руководителями государства и армии, с подчинёнными ему командирами и политработниками. Столь масштабная тема, отмечали критики, оказалась автору по силам потому, что он прошёл огни и воды – ГУЛАГ, фронт, штрафную роту…
В одном из последних интервью «Литературной газете» Владимир Васильевич вспоминал: «Рад, что никого не предавал, не подличал, жил честно. Защищал Россию – и на войне, и в мирные дни как военный и как писатель. Это важно».
«ЛГ»
На том берегу...
«Пядь земли» – называлась прославившая его повесть.
Это была так же, как и следующие книги Григория Бакланова, драгоценная п я д ь п р а в д ы среди разливанного моря барабанной трескучей лжи.
Правды, обжигавшей болью за героев и мучеников минувшей войны, представших в баклановской прозе такими, какими были, без прикрас, – например, вновь и вновь подымающимися в атаку через «выметенное пулемётным огнём», всё в мёртвых телах поле…
И правды, исполненной гордости за ровесников, у которых «с обветренного и грубого лица» глядели ещё «детские глаза», а подававший команды голос порой пускал петуха, но у кого в пору горчайших испытаний и бед поистине «душа разгибается в полный рост». За тех, кто остался т а м «навеки девятнадцатилетними» (название одной из его повестей).
«…Заполненный товарищами берег» – озаглавлена баклановская статья о «Василии Тёркине», растрогавшая великого поэта, которого он и в этом случае процитировал («И кроясь дымкой, он уходит вдаль, заполненный товарищами берег» из стихотворения «В тот день, когда окончилась война»).
Теперь уже и сам он на том берегу, и больно ранит воспоминание о совсем ещё недавнем, еле шелестящем, гаснущем голосе в телефонной трубке…
Но во всём, что написал и сделал Бакланов, слышатся твёрдо и даже задорно сказанные им однажды в трудный час, не отступая со своей п я д и з е м л и, слова:
– Вы не волнуйтесь, я выстою здесь. Выстою!
Андрей ТУРКОВ
Прощай, сказочник
Автор сказки «Ёжик в тумане» скончался в Москве на семьдесят первом году жизни от воспаления лёгких.
Писатель-сказочник, поэт, сценарист Сергей Григорьевич Козлов известен также как автор историй о львёнке и черепахе. По его сценариям сняты мультфильмы «Трям! Здравствуйте», «Зимняя сказка», «Осенние корабли» и другие. В прошедшем году он стал лауреатом премии им. Корнея Чуковского. Сергей Козлов похоронен на Троекуровском кладбище.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Золото Рейна
Литература
Золото Рейна
Евгений РЕЙН
«Прости нас, Миша!..»
Давным-давно, в конце пятидесятых годов, в Ленинграде все литературные гонорары выдавались через одну кассу. И находилась эта касса на третьем этаже Дома книги на Невском проспекте. Как раз в альманахе «Дружба» напечатали несколько моих детских рассказов, и я вместе со своим приятелем Виктором Голявкиным, тоже опубликовавшимся в этом альманахе, направился в Дом книги за деньгами.
Перед кассой стояла солидная очередь, и мы с Голявкиным пристроились в её конце. Как вдруг я заметил, что в этой очереди перед нами стоит Михаил Михайлович Зощенко. Я никогда его раньше не видел, но прочёл множество его рассказов и повести, и даже отдельное издание
«Голубой книги», и почитал его за великого писателя. А узнал я его по нескольким портретам, что попадались мне в его книгах и в старых журналах.
Сомнений быть не могло – перед нами стоял живой Зощенко. Выглядел он плохо: был бледноват, и я бы сказал, насуплен, но я знал обо всём, что произошло с ним после ждановского постановления 1946 года, и этому его пасмурному виду нисколько не удивился.
Я незаметно толкнул Голявкина и прошептал: «Зощенко…» И Голявкин согласно кивнул мне в ответ.
Тем временем Зощенко подошёл к кассе, расписался в ведомости и получил некоторую пачку денег. С этими деньгами он отошёл в сторону и аккуратно пересчитал их, после чего вытащил из кармана пиджака пустую пачку от папирос «Казбек» и также аккуратно сложил туда деньги.
Тут я не выдержал, вышел из очереди и подошёл К НЕМУ.
– Здравствуйте, Михаил Михайлович, – сказал я робким голосом, – разрешите представиться…
Я назвал фамилии – свою и Голявкина. Зощенко посмотрел на нас безрадостными, усталыми глазами.
– …Мы молодые писатели, – продолжал я, – очень ценим ваше творчество и хотели бы с вами поговорить, если это возможно.
Зощенко долго молчал, наконец словно пересилил себя и ответил:
– Отчего же невозможно, это, конечно, возможно.
– А когда? – настырно продолжал я.
Он опять надолго задумался.
– Приходите в два часа на той неделе. Адрес знаете? – И он продиктовал нам свой адрес в известном писательском доме на канале Грибоедова.
На следующей неделе, во вторник, я и Голявкин собрались в гости к Зощенко. Мы пришли ровно в два часа, и встретила нас жена писателя. Пока мы снимали пальто, она предупредила нас, что Михаил Михайлович неважно себя чувствует и что наш визит не должен продолжаться более получаса.
Я почти не помню, о чём мы тогда говорили с Зощенко. Он казался ещё более усталым и подавленным, чем накануне у кассы. Помню, что он спросил нас, почему мы занялись литературой и нет ли у нас на всякий случай другой профессии. Через полчаса мы ушли…
А в следующий раз я увидел Михаила Михайловича уже в гробу. Кто-то предупредил меня, что в таком-то часу, такого-то числа в Доме писателей на улице Воинова будет панихида, и я отправился туда. Народу было не очень много, но всё-таки не безлюдно. Я ещё почти никого не мог узнать в лицо и выделил только резкий профиль Михаила Слонимского, потому что я дружил с его сыном Серёжей. Вёл панихиду председатель Ленинградского Союза писателей Александр Прокофьев, делал он это как-то уж слишком казённо и напряжённо. И было заметно, что он торопится всё закончить поскорее. Выступило несколько человек, в том числе и Слонимский. Все они говорили очень осторожно и сдержанно, пожалуй, Слонимский несколько теплее остальных. Наступила пауза, и чувствовалось, что Прокофьев сейчас всё это прикроет.