Я журналист. Поэтому совсем не претендую на истину в последней инстанции. Это просто заметки о том, что болит. И первый вывод из них, возможно, и неверный: умирание маленьких сельских школ не власть выдумала – сама жизнь. И как бы ни хотелось его остановить, оно будет медленно, но продолжаться.
Педагоги небольших школ, которым сегодня оптимизация ещё не грозит, уже побаиваются.
Мой друг, руководитель одного из лучших сельхозпредприятий, практически всю жизнь живущий в селе, сказал:
– Село, в котором нет школы, начинает агонизировать. Это может продолжаться долго, но конец один.
Виктор ЛЮТОВ
г. СЕМИЛУКИ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,5 Проголосовало: 8 чел. 12345
Комментарии:
Цензурное вырождение
Новейшая история
Цензурное вырождение
КНИЖНЫЙ РЯД
Арлен Блюм. От неолита до Главлита . – СПб.: ОАО «Искусство России»; Изд-во им. Н.И. Новикова, 2009. – 272 с.
У книги долгий и занятный подзаголовок – «Достопамятные и занимательные эпизоды из российской цензуры от Петра Великого до наших дней. Собраны по архивам и литературным источникам».
В этой истории действительно изобилие анекдотических сюжетов. Например, Пётр Первый, осыпаемый градом подмётных писем, связанных с расколом, со свойственным ему размахом в 1701 году постановил: «Монахи в кельях никаковых писем писати власти не имеют, чернил и бумаги в кельях имети не будут…» То есть царь решил извести даже не труды монахов, а сами орудия письма.
Но анекдоты анекдотами, а борьбу с цензурой русские литераторы вели суровую и непрестанную. Радищев восклицал, что «обыкновенные правила цензуры – подчёркивать, марать, не дозволять, драть, жечь всё то, что противно правлению…».
«Зарезала меня цензура! Я не властен сказать, я не должен сказать, я не смею сказать…» – гневался Пушкин.
Цензоры были постоянной мишенью для сатирических стрел и издевательств. Самые порядочные и чуткие из них не выдерживали такого положения. Так, цензор Никитенко в своём дневнике постоянно жалуется на свою «горестную участь». В результате взаимной травли работать в цензурных учреждениях могли только люди, которые пугались всего и соответственно могли запретить всё, что угодно. «Цензор Ахматов остановил печатание арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещён ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики».
Конечно, нельзя всю историю российской цензуры сводить к идиотизму и мании преследования. В XIX веке русская цензура контролировала, например, медицинскую рекламу. Нельзя было печатно обещать достижение вечной молодости посредством капель из валерианы или нарзана. Цензура старалась защищать читателей от безграмотности, от обмана, от посягательств на честь и достоинство, оберегала общенародные ценности.
Однако русская литература и журналистика большей частью вообще не видели ничего конструктивного в самом существовании цензуры. Хотя, как известно, культура невозможна без определённой системы запретов. Пушкин, кстати, это понимал. И при всех своих изматывающих борениях с цензурой, порой доводившей его до неистовства, относился к ней неоднозначно. Как замечает автор книги, «он полагал, что «просвещённая» цензура всё же нужна – но строго в очерченных пределах». Пушкин же предупреждал: «Первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будет полное собрание стихотворений Баркова». Сие собрание – а по замечанию Пушкина, под именем Баркова ходили все похабные рукописи – немедленно появилось в начале 1990-х годов, после падения советской цензуры…
Не только для литераторов, но и для большинства прогрессивного российского общества во все времена неукоснительной была формула юмориста Аверченко: «Если цензор, значит – дурак. Если не дурак, значит, не цензор…»
Это положение не изменили ни либеральные послабления, наступившие во времена Великих реформ Александра II и сделавшие весьма модным хорошо знакомое нам слово «гласность». Ни даже отмена предварительной цензуры в 1906 году, когда вышли «Временные правила о печати», весьма приближённые к цивилизованным европейским законам. По ним любое произведение печати могло быть запрещено только в судебном порядке.
«Благодаря отмене превентивной цензуры, смог во многом состояться «Серебряный век» русской культуры, – замечает автор книги. – Преследовались тогда в основном политические брошюры, призывавшие к насильственному свержению государственного строя… Примерно в половине случаев суд присяжных оправдывал книгу и её издателя. Более или менее свободно выходили социал-демократические (включая большевистские) книги и брошюры, в том числе и самого Ленина». Но по-прежнему «поэты-сатирики того времени, не подозревая, что ждёт их спустя десять–двенадцать лет, не жалели красок для обличения цензоров и цензурных правил».
А ждал их Декрет о печати, подписанный Лениным на третий день после Октябрьской революции. «Любая оппозиция в печатном слове стала невозможной, – пишет Блюм. – Вовсю свирепствовали учреждения с устрашающими названиями: «Ревтрибунал печати», «Военно-революционная цензура»… Их ведению подлежали «преступления и проступки против народа, совершаемые путём использования печати… «Ревтрибунал печати» работал рука об руку с Чрезвычайной комиссией – ЧК, наводившей ужас».
Характерный штрих – российские либералы и демократы даже в этой ситуации не видели разницы между царским самодержавием и большевистской властью. Сравнивали цензуру времён сидящего в заключении в Тобольске и ожидающего смерти Николая II с цензурой Ленина. И считали, что это одно и то же.
История цензуры советской эпохи занимает основную часть книги. 6 июня 1922 года было создано Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит РСФСР) – «универсальный механизм предварительной и карательной цензуры». Главлит должен был предварительно просматривать все предназначенные к публикации произведения, составлять списки произведений, запрещённых к опубликованию. Без разрешительной визы Главлита и его местных органов печатать что-либо запрещалось. В секретных инструкциях говорилось прямо: «Главлит в области художественной литературы, по вопросам искусства, театра и музыки ликвидирует литературу, направленную против советского строительства». Вот так ясно – ликвидирует.
Главлит предусмотрительно позаботился и о самом себе, окружив свою деятельность покровом глубочайшей тайны. Писать что-либо о «методах и формах цензурной работы» строжайше запрещалось. Сами цензоры для большинства советских граждан были фигурами мистическими. Автор книги приводит «Перечни сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению в целях охранения политико-экономических интересов СССР», поражающие своей обнимающей все стороны жизни подробностью. Создаётся полное ощущение, что за их пределами не существует уже ничего живого. Засекречивается всё и вся. Включая, например, «план экспорта груздей из Псковской области».