Ясно, что убить свою жену Красильщик не может. Поэтому его меч остаётся символом силы, разделяющей хаос, созидающей порядок, но боги забирают супружескую чету в подземный мир живыми. Для дальнейшей работы – не всесильны и они, им тоже приходится следовать правилам.
Жену Императора подгоняет то обстоятельство, что её муж должен обратиться в камень, не найди она тень. Это тоже ясно: не-священный союз должен прерываться не разделением супругов (разделение в продолжающемся хаосе невозможно в принципе – или это уже не хаос!), а упразднением одного. Полным упразднением, превращением в персть земную, субстанциально хтоническую.
Это почти происходит.
Одна женщина почти продаёт тень, другая почти получает, Император почти вычёркивается из состава живых.
Но тут нас поджидает главный парадокс. Жену Императора искушают принять тень боги, только это называют они условием возвращения мужа в бытие.
Отказ. Следует отказ. И что? А то, что именно он ведёт к освобождению, к реитерации мироздания.
Почему?
Да потому, что и боги боятся и завидуют человеку, путём отказа стяжавшему высшие способности. Поэтому искушают.
Победа над собой – и дивный новый мир расцвёл!
МИСТЫ И МИСТАГОГИ
Всё, что изложено в предыдущем разделе, не тайна. В ХХ веке об этом написаны сотни исследований. Историки религий и специалисты по мифологии нарисовали нам впечатляющую картину космогонии и космологии в рамках священной традиции. Всё так, но мне в голову не могло бы прийти, что в наше время возможно живое участие в мистерии – так, как участвовали наши более умные и героические предки, когда человечеству не были даны Мирча Элиаде и Юлиус Эвола, многое объяснившие, но в мистерию не вовлекающие.
Призвали нас авторы «Женщины без тени» и те, кто привёз спектакль в Москву.
Не побоюсь сказать, что опера Штрауса – явление для современности уникальное. Что-то подобное отыскать трудно, если вообще возможно. Проникнутое мистическим духом произведение призывает не к любви и терпимости к несовершенству – к борьбе с ним, к утверждению высшего порядка, красивого и аполлонически блистательного.
В «Женщине без тени» вопреки невнимательному взгляду ничуть нет гуманизма. Отказ обусловлен не жалостью к Красильщику и его жене, не любовью к окаменевшему мужу – здесь, скорее, следовало бы ждать уступку искушающим богам, – но только приматом высших законов вселенной, безразличных вообще-то к человеку, равнодушных ко всему, даже к механическому воспроизводству собственного существования-обновления.
Но нет в «Женщине без тени» пессимизма греческих религий бессмысленности существования. И Штраус, и Гофмансталь живут в христианском мире, и последний для них свят. Это видно и из либретто, это укрепляется и усиливается музыкой.
Даже режиссёр Джонатан Кент, не до конца понимающий текст, не вполне проникнувшийся музыкой, работает на крепкую четвёрку. Что для современного материалиста-британца почти подвиг: он прочёл редкую в европейских постановках оперу вполне бесстрашно.
Зато текст и музыку прекрасно понимает Валерий Гергиев, мастерством которого мы стали более чем зрителями – участниками процессии. Дирижёр здесь должен быть назван соавтором произведения, разворачивающимся «здесь и сейчас»: ведь мистерия принципиально лишена земного наблюдателя, ей известны лишь со-участники: зрители-мисты и составляющие с ними единое целое актёры, музыканты, композиторы, драматурги, режиссёры и дирижёры – мистагоги.
Добиться такого единения сейчас чрезвычайно трудно. По причинам не столько личного, сколько общественного характера. Говорить о смерти стало страшно, о священном – неприлично. Все склонны к игре, глубокомысленность называют претенциозностью.
Нет, Гергиев ничуть не смешон, когда с предельной серьёзностью относится к «Женщине без тени», как и требует того материал: как к реалистическому источнику. Валерий Абисалович делает почти невозможное: он возрождает мистериальный дух, для которого главное – переживание воспроизводимого события не иносказательно, не «театрально», а грубо-натуралистически: не актриса, изображающая Женщину без тени, но сама Женщина. И так далее.
Боюсь, нам ещё не дано в полной мере оценить обращение Гергиева к данной опере именно сейчас. Давайте сойдёмся на том, что ему, осетину, игравшему в разрушенном войной Цхинвале, известно о тайнах жизни нечто большее, чем нам.
Евгений МАЛИКОВ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Союз двух родственных стихий
Искусство
Союз двух родственных стихий
ВЕРНИСАЖ
В музыке Чайковского «Евгений Онегин» обрёл новое пространство для существования. В русской культуре гениальный роман и великая опера переплетены так тесно, что кажутся неразделимыми, несмотря на то что у каждого произведения своя судьба. Этому уникальному явлению и посвящена совместная выставка Государственного музея А.С. Пушкина и Дома-музея П.И. Чайковского, открывшаяся в Клину.
Музыкальность «онегинской строфы» сегодня воспринимается как нечто само собой разумеющееся, то, что существовало всегда. Музыкально-драматические, как мы сейчас сказали бы, спектакли по мотивам романа шли и в Москве, и в Петербурге задолго до появления оперы Чайковского, и, судя по всему, Пётр Ильич видел хотя бы одну из них, скорее всего, петербургскую. В столице спектакль шёл с музыкой Львова, автора гимна «Боже, царя храни», а в Малом театре к постановке привлекли композитора Верстовского. В обеих инсценировках действие держалось всего лишь на четырёх сценах романа: письме Татьяны к Онегину, их объяснении в саду, дуэли Евгения с Ленским и финальной встрече героев.
Но одно дело – спектакль драматический и совсем иное – опера. Мысль перенести роман на оперную сцену поначалу показалась Чайковскому, по его собственному признанию, «дикой». Но только поначалу. Мог ли Пётр Ильич воспротивиться магии «Онегина»? На принятие решения у него ушли едва ли сутки. Вскоре в письме брату Модесту он писал: «Ты не поверишь <…> как я рад избавиться от эфиопских принцесс, фараонов, отравлений, всякого рода ходульности. Какая бездна поэзии в «Онегине». Неудивительно, что новый замысел представлялся ему как собрание «лирических сцен», рассчитанных «на скромные средства и небольшую сцену», а не как полномасштабное оперное полотно. Как известно, первыми исполнителями «Евгения Онегина» стали студенты Московской консерватории. Премьера состоялась в марте 1879 года, дирижировал Николай Рубинштейн. Рецензии были довольно сдержанными, но одному из критиков удалось понять главное: «Никогда ещё композитор не был в такой мере самим собою, как в этих лирических сценах…» Самим собою… Но каким же? Возможно, в поисках ответа на этот вопрос как раз и стоит отправиться в Клин.