«Не трогай! Не смей трогать мои деньги!» – рычал брат, а потом сам брал часть денег и отправлялся их тратить на выпивку и женщин. Истратив то, что было при нём, он возвращался, чтобы взять ещё. Он никогда не давал матери ни гроша и оставался дома, пока не израсходует всю получку, после чего возвращался на работу, к своей малярной бригаде.
Правда, странно? Мать любила брата гораздо больше, чем меня, хотя он ни разу не сказал ласкового слова ей или мне и только бушевал, требуя, чтобы мы не смели прикасаться к деньгам, которые иной раз лежали на столе по три дня.
В общем, мы жили неплохо. Отец мой долго лечился от рака в больнице, и, когда он умер, я отправился за ним туда. Меня приняли, словно я был король. Пока отец болел, там, видите ли, была допущена врачебная небрежность, халатность. И они решили, что я могу пожаловаться, поднять шум. А у меня и мысли такой не было.
И вот вхожу я в морг, где лежал покойный отец, и благословляю мёртвое тело. Удивляюсь, откуда мне пришло в голову такое намерение. Воображаю, как посмеялся бы мой брат-маляр! Я стал над трупом и простёр руки. В общем, было очень занятно. Я простёр руки и сказал: «Да придёт мир на этот труп!» Так и сказал.
Прервав свой рассказ, доктор вскочил и принялся расхаживать по периметру комнаты, он был неуклюж и беспрестанно натыкался на мебель.
– Как глупо, что я разболтался! – продолжал он. – Не для этого я прихожу сюда и навязываю вам своё общество. – У меня другое на уме. Я хочу напитать вас ненавистью и презрением, для того чтобы вы стали высшим существом, – заявил он. – Посмотрите на моего брата: разве он не молодец? Поймите, он презирал всех и каждого. Вы не представляете себе, с каким презрением смотрел он на мать и на меня. И разве он не стоял выше нас? Вы сами понимаете, что это правда. И хотя вы его не видели, я дал вам это почувствовать. Я показал вам самую суть. Он умер. Однажды, будучи пьяным, он лёг на рельсы, и вагон, в котором он жил с другими малярами, переехал его.
Хмурое лицо доктора вмиг просияло, складки разгладились, невидимый ток пробежал по нервам, мускулы расслабились, вся его грузная фигура ожила, глаза заблестели.
– Когда его не стало, я почувствовал невыразимое облегчение.
Доктор умолк, он иссяк, это чувствовалось в его дыхании, взгляде. Молодой журналист также почувствовал себя уставшим, словно из него высосали всю энергию. Они оба молчали, и это молчание угнетало обоих, между ними осталась невысказанность, каждый остался при своём мнении. Доктор – что так и не переубедил молодого журналиста, Алексей – что доктор действительно со странностями.
В один сентябрьский день с доктором случилось нечто необычное. Вот уже месяц Алексей выкраивал время и каждый день на часок приходил к нему в кабинет больницы. Посёлок не понимал, что может объединять пожилого доктора и молодого журналиста. Предположения сыпались самые невероятные, даже что Плаксин, возможно, побочный сын доктора и тот на старости лет признал родную кровиночку. На самом деле посещения были вызваны желанием доктора читать юноше страницы из книги, над которой он работал.
В одно сентябрьское утро в посёлке произошёл несчастный случай: машина задавила ребёнка насмерть. Доктора Петрова в больнице не было, он сидел напротив, в забегаловке, и не торопясь потягивал пиво. Когда ему кто-то сказал, что привезли погибшего ребёнка, он не сразу сдвинулся с места. Допил пиво и только после этого направился в больницу. Его отсутствия никто особо не заметил, да и нужды особой в докторе не было, ребёнка доставили в больницу уже мёртвым, но Петрову показалось, что все вокруг смотрят на него с осуждением.
Алексей, придя в кабинет Петрова, застал его дрожащим от страха.
– Мой поступок возмутит жителей посёлка, – взволнованно заявил доктор. – Разве я не знаю человеческой природы? Разве я не знаю, что будет? Сперва начнут перешёптываться о моём отсутствии на рабочем месте, потом люди соберутся в кучки и станут говорить обо мне. Они придут сюда, мы начнём ссориться, выяснять отношения. Меня с позором выгонят с работы.
Доктор содрогался от ужаса.
– У меня дурное предчувствие, – с ударением произнёс он. – Быть может, то, о чем я говорю, и не случится сейчас, но это случится. Это злой посёлок, посёлок неудовлетворённых и одиноких. Это самые страшные люди! И всё потому, что мы разучились радоваться, смеяться. Все угрюмые, недовольные, раздражённые.
Доктор перевёл дыхание.
– Тебе придётся познать жизнь, – сказал он, и голос его дрожал от возбуждения. Он взял за плечи молодого журналиста и повернул к себе так, что мог глядеть ему в глаза. Со стороны можно было подумать, что они собираются обниматься. – Я не успею тебе стать опорой, меня раздавят. Я это чувствую.
Подойдя к дверям своего тесного и грязного кабинета, доктор робко выглянул в коридор. Когда он вернулся, страх в его глазах постепенно уступил место сомнению. Перейдя на цыпочках кабинет, он нервно потрепал Алексея по плечу.
– Если не теперь, то когда-нибудь… – прошептал, качая головой. – В конце концов я буду уволен, бессмысленно уволен.
И доктор начал уговаривать Алексея.
– Вы должны исполнить одну мою просьбу, – настаивал он. – Если со мной что-нибудь случится, быть может, вы сумеете дописать эту книгу, которую, возможно, я никогда не напишу. Её идея очень проста: каждый в этом мире – Христос и всех распинают. Это и есть то, что я хочу выразить. Так не забудьте! И что бы ни случилось, не смейте забывать!
С минуту доктор молчал, словно сам переваривал то, что сказал молодому журналисту.
– Я вам вот что ещё скажу, Алексей, – повелительно произнёс доктор. – Если, занимаясь газетной работой, вы надумаете стать писателем – что ж, это неплохо. Только, мне кажется, для этого вы должны проснуться. Пришло время познать вам жизнь. – Голос его дрожал от возбуждения. – Пришло время взросления.
И доктор ушёл, оставив Алексея в полном смятении. Подавленный молодой журналист осторожно двинулся вперёд по переулку. На него напала собака, пришлось отгонять её камнями. На пороге одного из домов показался человек и прикрикнул на пса.
Алексей шёл по улице, ступая мягко и бесшумно, и вдруг он поймал себя на мысли, что ему хочется напиться, чего раньше за ним не водилось.
Это был вечер, способный опьянить любую чувствительную натуру. Деревья на улице посёлка только что оделись новой нежно-золотой листвой, люди копошились на огородных грядках, а в воздухе затаилась тишина, какое-то безмолвное ожидание, будоражившее кровь.