Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Языку учился у народа
Портфель "ЛГ"
Языку учился у народа
ИНТЕРТЕКСТ
В 1971 году Василий Белов прислал не известному ещё никому автору повести «Белая горница» телеграмму, где назвал его «настоящим русским писателем» Севера.
Эти слова оказались пророческими.
Сегодня Владимир Личутин – один из крупнейших, самобытных прозаиков России, писатель-словотворец, автор многих повестей и романов – отмечает свой юбилей.
– Видишь на картине моего брата Василия дом, запуржённый снегом. Это наш дом. А вот сюда, под гору, я ходил с вёдрами на коромысле за водой. Метрах в восьмистах от дома вытекал этот родник. Это моя родина, окраина города Мезени.
– Что для тебя сегодня значит родина?
– Родина для меня неразделима и незабытна. Она встаёт передо мной в самые неожиданные моменты и в раздумьях, и наяву, и во снах. Родина растворена в моей крови. Без неё жить невозможно, как без солнца, воды, воздуха… Это душа моя.
– Но однажды ты покинул Мезень…
– Окончив школу, приехал в Архангельск. А потом были армия, служба в Подмосковье, в Воронеже, под Киевом, в Будапеште. И когда приехал в Ленинград, то он меня ничем не поразил… Кстати сказать, я никогда городов не любил. В России большие города – противоестественны.
– А знаменитые белые ночи?
– Я родился в краю белых ночей. Закрываешь глаза – светло (а спать надо!), открываешь – снова светло. И так всё лето. Ничего особенного. Это поэты воспели их, а для нас они – обычное явление. Кстати, в это время сон нарушается. Впрочем, это незабытно тоже. Белые ночи дают мистическое ощущение жизни, а наезжие бывают очарованы поэзией белых ночей.
А в Ленинград приехал – город как город. Но сюда я приехал, чтобы стать студентом… Я ведь в школу почти не ходил. Зато в армии меня охватила такая жажда учиться, что я носил в одном сапоге алгебру, а в другом – геометрию. Каждую свободную минуту решал задачи. Я был восхищён поэзией математики. Тогда русский язык и литература меня нисколько не интересовали. После армии я, поступая в горный институт, сдал математику на «отлично», хотя половина поступающих отсеялась на этом экзамене.
– Когда же ты обратился к литературе?
– Когда неожиданно для себя стал писать стихи. Мой старший брат, прочитав их, сказал: «Зачем тебе эти геологоразведочные скитания? Будешь бродягой всю жизнь. Стихи у тебя получаются – поступай в университет». И я поступил. И не жалею об этом.
– Твоё имя часто ставят рядом с Михаилом Пришвиным. Ты читал его книги о Севере?
– Не читал. Я знаю, что Пришвин – огромный писатель, но влияния его произведений на себе не испытывал. Мне ближе творчество Льва Николаевича Толстого. Кстати, я недавно получил премию «Ясная Поляна», чем очень горжусь.
Чем больше я узнаю о Толстом, тем меньше знаю его. Не надо воспринимать сказанное как парадокс, ибо чем больше мы узнаём о Боге, тем меньше мы знаем его. Бог приближается к тому, кто не размышляет о Нём, а чувствует Его. Так же и Толстой. Лев Николаевич – загадочная, необычная и, может быть, неземная личность. Чтобы любить Бога, надо себя притужать, заставлять. Что такое жизнь Толстого? Он всю жизнь притужал себя, не давал расслабиться, чтобы понять Христа, как живого богочеловека. Он посвятил всю жизнь тому, чтобы увидеть Бога живым, а для этого надо было утруждаться на земле. Он решил однажды, что мужичок, работающий на пашне, гораздо богаче душой, возвышенней, чем те, кто живёт в домах с колоннами. Мать сыра земля питает соками работающего на ней, облагораживает его, приближает его, как сына к себе. И Толстой, трудясь на земле по восемь часов, сам приближался к этому мужичку, к его пониманию мира.
– Изучив драматические события Смутного времени, я в середине 70-х годов прошлого столетия пришёл к выводу, что и мы приближаемся к подобным событиям, но более катастрофическим по сути. Какой вывод ты сделал, изучив трагедию русского раскола? Не считаешь ли ты, что потомки протопопа Аввакума, боярыни Морозовой и простых староверов в лице Рябушинских, Морозовых и других не простили потомкам Романовых и поддержали революцию.
– Когда я начинал писать «Раскол», об этом не думал. Прежде я собрал библиотеку, посвящённую тому времени, изучил саму эпоху, а роман я слагал 15 лет. Мне казалось, что никто не писал о расколе в полной правде, и потому я должен рассказать о великой трагедии православного народа в последней истине, которая доступна земному человеку. Я писал, отстраняясь от земли, как бы сверху. Я любил и никониан, и старообрядцев, и царя, и бояр, и даже палача…
– Этот дар твоего совестливого сердца соболезновать всем в России из-за России отметил Юрий Архипов.
– Написав, я увидел цикличность, одну и ту же методику поведенческую управителей, эгоистически мечтающих произвести перемены в России и в обществе. И в 17-м году повторилось то же. И по тому же лекалу произошли изменения 1991 года: кучка людей забирает власть методом ухищрения и потом превращает народ с криками, с побоями в стадо и начинает народу диктовать свои условия жизни.
Меня поразило то мужество, та высота духа, с какими истинные староверы подходили к своей судьбе. Они соблюдали древние заветы, по которым молились их деды и отцы. И страдания свои воспринимали не как подвиг личный, а как необходимость стойкого стояния в вере. Жить в беззаконии, то есть без души, для них было страшнее смерти. Плоть есть, а души уже нет. Мы даже не догадываемся, насколько для старорусского человека была ценна душа! И потому смерть принималась легко…
Когда Никон сталкивал кибитку с прямой русской дороги, он не задумывался, к чему это приведёт. А когда он сам угодил в ссылку, то понял, какую губительную хворь наслал на Русь! И тогда-то воскликнул: служите по святым книгам – они верные. Но воз русской истории уже заблудился, попал в сузёмки, погряз в сугробах… Это привело к 17-му году.