Ключи нашлись быстро: они были свалены кучей в ящике стола за стойкой, которую экскурсовод назвал «ресепшен». К каждому ключу крепилась бирка с номером, но Вовка решил отложить исследование кабинетов на потом. Сначала нужно было разобраться с едой и ночлегом. Кухня нашлась за поворотом коридора, рядом с туалетами. Похоже, каждый день кто-то готовил обед для всего офиса: в холодильнике стояла кастрюля с остатками супа и пластиковые судки с котлетами и макаронами. Вовка, не разогревая, быстро поел, помыл за собой тарелки и вернулся в кладовку. Там он включил свет и наконец внимательно её рассмотрел. Комната была шириной полтора метра, зато от двери до дальней стены было метра четыре. Пользовались кладовкой явно нечасто: к стоявшему в глубине стеллажу было не подойти из-за сваленных в кучу коробок, папок, рулонов линолеума и какого-то полустроительного мусора, оставшегося, наверное, после ремонта.
Вовка расчистил себе дорогу и осмотрел стеллаж, обнаружив, что тот не привинчен ни к одной из стен. Cнял с полок все папки и коробки, стараясь запоминать, где что лежало, и отодвинул стеллаж примерно на метр от задней стены. Затем, взяв линолеум, проковырял в его углах дырки и проволокой примотал конец рулона к верхним полкам стеллажа. Внизу линолеум был не закреплён и свободно свисал до пола, так что его можно было приподнять и пролезть в получившийся тайник. Если смотреть от входа, казалось, что стеллаж по-прежнему стоит у самой стены. Закончив работу, Вовка представил себя сотрудником фирмы и ещё раз критически осмотрел кладовку. Не обнаружив ничего подозрительного, он расставил всё по местам, оставив свободной только одну из нижних полок. В пространстве за стеллажом он на скорую руку соорудил постель из картонных коробок и старой занавески и, погасив свет, снова лёг спать.
Уже через несколько дней Вовка с трудом мог себе представить, что за пределами офиса есть какой-то другой мир и что он когда-то был его частью. Иногда ему по-прежнему снился детский дом, но в этом не было ничего страшного: именно там, в путаных, выморочных снах, ему и было самое место. Вовка знал: то, что происходит с ним сейчас, – это и есть настоящая жизнь, а всё остальное было подготовкой, жестоким и стыдным испытанием, пройдя которое ты получал право стать наконец самим собой.
Днём он спал или просто лежал, слушая шаги и обрывки разговоров в коридоре, а ночью, дождавшись, когда все разойдутся по домам, доедал на кухне остатки обеда, после чего брал из ящика на ресепшен ключи и шёл инспектировать кабинеты. Ещё во время экскурсии по офису Вовка был заворожён россыпью канцелярских принадлежностей на столах сотрудников, и сейчас всё это богатство было в полном его распоряжении. Он забирался на синие и красные кресла с колёсиками и устраивал смотр своим сокровищам. На столах, в пластмассовых подставках, стояли букеты из ручек – прозрачных, так что были видны стержни с пастой, или цветных, у которых на боках можно было прочитать таинственные и звонкие имена незнакомых фирм. Иногда там попадались карандаши: обычные, лаково-деревянные, и пластиковые, похожие на ручки, в которых вместо чернил были невообразимо тонкие графитовые стержни. Если щёлкнуть кнопкой на конце такого карандаша, он неохотно, по миллиметру, выплёвывал из себя этот стержень, слишком хрупкий, чтобы уцелеть без защиты пластикового скафандра в грубом человеческом мире. Плоские широкие фломастеры с косо обрезанными фетровыми стержнями писали такими оттенками розового, зелёного и жёлтого, каких никогда не было на Земле, и если бы у этого канцелярского Эльдорадо был свой флаг, то он выглядел бы именно так: болезненно-розовый, ядовито-зелёный, космически-жёлтый. Тяжёлые белоснежные ластики пахли сладким пластиковым дурманом. Узкие выдвижные лезвия ярких ножей можно было по кусочкам отламывать голыми руками. За горсть разноцветных скрепок любой туземный вождь, не задумываясь, продал бы архипелаг средней руки. Из белоснежных, идеально ровных пачек бумаги можно было построить рай. Массивные дыроколы были похожи на ручки невидимых дверей в другие миры, а изящные степлеры при каждом нажатии на них творили маленькое чудо: как фокусник в цирке, куда Вовка однажды ходил с детским домом, связывал разноцветные платки прочным красивым узлом, просто подув на сжимавший их концы кулак, так и степлер делал два листка бумаги единым целым, прошивая их насквозь появившейся из ниоткуда тонкой скрепкой.
Вовка мог бы многое рассказать о хозяине каждого стола. У одних был идеальный порядок: ручки в плотно надвинутых колпачках обязательно ставились в чёрный цилиндр подставки, документы аккуратно подшивались в папки, а чисто вымытая чашка каждый вечер убиралась в нижний ящик. У других царил вечный бардак, так что страшно было даже прикоснуться к столу: казалось, если взять оттуда хотя бы листок, эта барочная пирамида, с каждым днём становившаяся выше и вычурнее, медленно и неумолимо съедет на пол, чтобы погрести под собой весь офис.
У женщин под столом часто стояли туфли, и за их разглядыванием Вовка провёл не одну ночь: доставал одну за другой из потёртых пластиковых пакетов и представлял себе их хозяек. Стоптанные балетки бухгалтерши, державшей в ящике какой-то медицинский чай и каждый день стиравшей пыль с фотографий детей в аляповатых рамках. Золотистые босоножки секретарши, у которой под стеклом лежали открытки с медвежатами в заплатках, а на мониторе стоял маленький плюшевый пингвин. Строгие чёрные туфли на трёхсантиметровом каблуке начальницы одного из отделов, чей клинически аккуратный стол казался бы абсолютно безликим, если бы не спрятанная в его глубине фотография красивого пожилого мужчины. От фотографии была почему-то аккуратно отрезана половина.
Из документов, которые оставались на столах, Вовка узнавал имена этих людей. Он быстро научился пользоваться компьютером, а потом – электронной почтой и Интернетом, когда они появились у всех сотрудников. Иногда Вовка играл в игры – кроме «сапёра» и «косынки» на некоторых компьютерах можно было найти даже «Принца Персии» или «DOOM», – но больше всего он любил читать деловые бумаги. Язык, на котором они были написаны, был, кажется, придуман не людьми, а обитателями каких-то других пространств, умеющими слышать другие гармонии и смыслы. Это было лучше Жюля Верна, лучше грот-брам-стень-стакселей, ворвани и секстантов, лучше зюйд-оста, норд-оста, зюйд-зюйд-веста и норда, навсегда унёсших души миллионов мальчишек, которые выросли из-за этого в бессмысленных и надёжных широколицых мужчин.