Рубиновая прорубь
Человек
Рубиновая прорубь
И ДЫМ ОТЕЧЕСТВА
Тут бы хоть какую часовенку построить, чтоб помнили…
Сейчас, чтобы пробраться от станицы к памятнику одной из первых коммун на Кубани, нужно всего ничего: свернуть с дороги, ведущей на дачи. Свернул и – вниз, мимо громадного особняка с тяжёлыми воротами, кирпичной сторожевой башней. Вот-вот послышится металлический скрип подъёмного моста. В приоткрытый створ ворот виден широченный бассейн. А в окнах первого этажа можно разглядеть ещё не расставленную мебель и всякую житейскую утварь, необходимую в богатом доме. Всякие там джакузи, биде...
А спустившись ниже, увидишь нищий, без призора камень в грязно-зелёной то ли краске, то ли извёстке. Камень имеет форму двух пирамид, поставленных одну на другую и вросших друг в друга. Что символизирует многогранник? Неизвестно. Фотография в овале. Чёткие, я бы сказал, аскетические черты лица, рубаха-косоворотка. И стальной оттенок глаз. Такие только у боярыни Морозовой я видел на картине. И, наверное, я думаю, были такие глаза у сосланного «за идею» протопопа Аввакума.
Здесь в начале двадцатого века на берегу реки Кубани начинали жить по-новому. Так, как учили французский граф Сен-Симон и русский князь Пётр Кропоткин.
Жили общиной. Ели из одного котла, спали под навесом, плуги да бороны тягали от зари до зари, громко разговаривали на людях, искренне верили в революцию, в её справедливую, шершавую, пахнущую порохом ладонь. И – отстаньте, писарчуки-щелкопёры нового века! Нет, не имели коммунары общих жён. Это чересчур претило казачьему домострою. Красные косынки, будёновки-шеломы, да, были, как у Николая Островского. А жён своих, наверное, любили. Конечно, любили. Тайком. И как-то молодые люди проявляли свои чувства. Где они их проявляли? На воле, в густых зарослях, на бережку? И ведь рождались же дети. И эти дети не хотели быть общими, хоть и приглядывала за ними стряпуха.
Задиор! Это фамилия главного коммунара, одного из «протопопов» нового мира. Русский? Прибалт? Еврей? Немец? Хохол? «Биг знае!» – балакают здесь.
Исчез даже Китеж-град. А уж коммуна! Утопия – на то она и утопия. Всё пропало. Речной волной смыло. Надфилем зачистило всё, наждачкой-нулёвкой. И – революционное буйство. И – порыв. И – «варэнички» на Первое мая. Кумачёвые косынки, уха из закопчённого медного котла – церковного колокола, гармошка, пот, грязь, лирика и трагедия общинной жизни – всё в прошлом.
Дети, родившиеся здесь, уже дорастали в станице Марьянской. И они увидели ещё одну новую жизнь. А именно – стреляющие выхлопными трубами мотоциклы. Услышали немецкую, отрывистую речь. Во все глаза глядели они на чужих людей, на этих юрких и сноровистых, аккуратно причёсанных солдат, на офицеров, кивающих друг другу и выбрасывающих вперёд руку при встрече. Это было жутко интересно. И можно было, если чуток приноровиться, стибрить у них что-нибудь из оружия, гранату, «шмайсер». И тогда Сталин бы узнал, что вот – у немца стащили. И дал бы орден. Рубиновый, как звёзды на Кремле.
Немцы – чистюли. Они холодным своим, рациональным умом придумали автомобили (передвижные газовые камеры) для очистки от грубого человеческого материала. Сделали исключительно добротно. Крепко!
Помощники этих немцев, слабые духом русские, внесли своё творчество в их труд – на кибитках-кузовах написали «Баня», «Клуб», «Столовая». Чем-то эти агрегаты напоминали машины-походки, только вот из выхлопной трубы дизельные отработанные газы подавались в «салон», в набитый людьми герметичный кузов. Уничтожали людей по спискам. По первому и по второму списку, составленному полицаями, истребили всех, в том числе и коммунаров Задиора.
Рассказывают: согнали как-то в комендатуру и, чтобы сильно не волновались, сказали, что повезут в тюрьму в Краснодар. На обычных машинах. Будут вам там и бутер и брод. То есть хлеб с маслом. Колонну провожали и полицаи, и немцы. Холодно, декабрь. Кубань тонким льдом схватило. Конвоиры-немцы в воротники шинелей жались. Полиция пританцовывала. Откуда-то у них старые казацкие шашки появились на боках. И новое начальство разрешило им носить эти тесаки.
Шли-шли. И вдруг «правое плечо – вперёд», свернули к реке. К Кубани родной, где ещё летом рыба плескалась.
Вот она, тюрьма, – вечная.
Честные германцы обманули. Неохотно они это делали, лениво как-то, сонно, с прищуром. И целились не особенно точно. Всё вверх да вбок. Только пули зря пускали. Но кто-то всё же свалился. И лёд внизу, под крутым берегом, серый лёд ударил снизу кровавой слезой.
Плохой стрелок немец. Тогда их главный моргнул, рыжей бровью повёл... Взяли полицаи в руки сабли, старые, калёные, ещё с Первой мировой запрятанные. И – хлысть, да ещё хлысть. Голову – напополам. И человек валится – плечом к берегу, вниз.
Тонкий лёд не выдерживал горячей крови и тяжести. Прорубь образовалась. Рубиновая. И стали в неё дёргающиеся, агонизирующие люди скатываться.
Но потом отомстилось и рубакам-полицаям. Не угодили они чем-то. Их тоже ликвидировали с немецкой чистотой и точностью…
А наша утопия? Что от неё осталось? Течёт Кубань. Тяжело и серо течёт, волны цинковые. На том высоком бережку тянутся вверх травы. Весной они зелены, а осенью рыжие до кровавости. Оторопь берёт. Тут бы Спас-на-Крови построить. Церквушку хоть какую, часовенку. Чтоб помнили…
Иду и вижу: из нового супербогатого дома, из широких ворот выскакивает девчонка. Чья она? Уж не наследница ли этой роскошной недвижимости? Узкая талия, тонкие брови, голый пупок на плоском животе. Ни девочка, ни девушка. Аэлита, марсианка. И какая-то она вся воздушная, прыгучая. А может, действительно наследница?! «Биг знае…»
За что судить беззаботную юность?! Этого лягушонка, приобретающего облик царевны. Не судьи мы. «Не судите и не судимы будете».
И ведь не знает «племя младое, незнакомое» про коммуну Задиора, про случившееся здесь «ледовое побоище». Сотовый телефон в бирюзовом чехольчике на шее. Из него слышится песенка «Какао-какао». А потом о том, что погоду в доме легко уладить с «помощью зонта». И коленки у этой тростинки ритмично дёргаются.
Пусть она потанцует. Я же помолчу. Посмотрю, как тусклое небо стряхивает с себя холодные мелкие слёзы.
Николай ИВЕНШЕВ, станица ПОЛТАВСКАЯ Краснодарского края
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 3,0 Проголосовало: 2 чел. 12345
Комментарии:
Судьбы её простое полотно
Человек
Судьбы её простое полотно
УТРАТА
Не стало Валентины Толкуновой. Певицы, которую знали и, кажется, любили все, от мала до велика. Останутся в памяти неповторимый голос, улыбка, обаяние. И песни «Носики-курносики», «Поговори со мною, мама», «Я не могу иначе»…