Отношения с властью у поэтессы не сложились. Начиная с 2000 года, когда Леонид Кучма предпринял попытку наградить её орденом, она отвергает правительственные награды, называя их «политической бижутерией». Как заявила в одном из интервью, политика в её представлении – «галопирующая шизофрения», с которой у неё не может быть ничего общего. Лишь на заре перестройки, когда ещё теплилась надежда на то, что власть повернётся лицом к народу, Лина Костенко приняла Государственную премию УССР – за роман в стихах «Маруся Чурай». С тех пор минуло два десятилетия. Теперь творчество поэтессы считается хрестоматийным – его изучают в школах и вузах. Но, как утверждают сведущие люди, классик ещё способен преподносить сюрпризы. В скором времени должны увидеть свет её повесть, написанная под впечатлением чернобыльских экспедиций, и новая книга стихов.
Остаётся сожалеть, что в России творчество крупнейшей украинской поэтессы современности до сих пор не представлено отдельной книгой, хотя знают и переводят Лину Костенко у нас давно. Кстати, в Беларуси прекрасное издание её избранных произведений, включая роман «Маруся Чурай», в переводе Нины Матяш и Валентины Ковтун увидело свет ещё в 1989 г. Будем надеяться, что предлагаемая публикация послужит очередным шагом в ознакомлении российских читателей с творчеством яркого представителя украинской словесности нашего времени.
Виталий КРИКУНЕНКО, заместитель директора Библиотеки украинской литературы
«ЛГ» поздравляет Лину Костенко с юбилеем и предлагает вниманию читателей новые переводы её стихотворений
Лина КОСТЕНКО
* * *
Счастливая, имею каплю неба
и две сосны в расплывчатом окне.
А ведь казалось, что живого нерва,
живого нерва не было во мне!
Уже душа не знала, где тот берег,
душа устала от житейской тьмы.
И в громе дня, в оркестрах децибелов
мы были все, как хор глухонемых.
Внезапно, – Боже! – после ига чада
и передряг, они равны нулю, –
я слышу дождь. Он тихо плачет правду,
что я кого-то дальнего люблю.
Я слышу пенье птиц наперебой,
людей красивых вижу не во зле.
В душистой туче, хвое дождевой
стоит туман, как небо на земле.
Пасутся тени вымерших тарпанов,
на цыпочках кочуют сумерки и сны.
Весна придёт с бокалами тюльпанов, –
за небо выпью и за две сосны.
* * *
Слова чудовищны, когда они молчат,
когда они внезапно притаились,
когда не знаешь, как, с чего начать,
ведь все слова уже осуществились.
Словами кто-то плакал, мучился, болел
и с ними начал жизнь свою и прожил.
Мильярды слов, людей, но их удел –
произнести впервые ты их должен.
Уродство, красота – всё повторялось.
И было всё: асфальт и спорыши.
Неповторимой лишь поэзия осталась, –
бессмертное касание души.
* * *
Тебя забыть. Какое право?
Душа до края добрела.
Такую дивную отраву
я не пила… я не пила…
Такой нечаянной печали,
таких от жажды сладких мук,
такие мне открылись дали,
такие всполохи вокруг.
Такие звёздные пространства,
такая ширь в моей судьбе!..
Быть может, это и не стансы, –
Цветы, что брошены тебе.
* * *
Из голоса напиться твоего,
того влюблённого и чистого потока,
из радости и грусти той высокой,
где чудное таится волшебство.
И замереть, и слушать, не дышать,
внезапно мысль случайную прервать.
И паузы безвыходной печать
Удачной шуткой наконец сорвать.
Как тетиву, натягивать слова,
чтоб вовремя сбить ими на лету
ту муку, что во мне ещё жива,
неотвратимую, как бездну, немоту.
Держаться независимо года,
перемолчать друг друга: кто кого.
Остаться беззащитной навсегда
и ждать твой голос – больше ничего.
* * *
Художник, я – то ли в музее Прадо,
то ли приют мой – Лувр и Эрмитаж,
то ли назойливая кисть, как правда,
или мой поиск – высший пилотаж,
иль мэтром был, иль просто так –
заброда*,
и не снискал лавровых тех венков, –
великая натурщица Природа
меня любила тысячи веков.
* Заброда – бродяга (обл.).
* * *
Красиво осень вышивает клёны
Серебряным, багровым, золотым.
А листья просят: – Вышей нас зелёным!
Ещё побудем, мы не отлетим.
А листья просят: – Дай нам той утехи!
Сады прекрасны, росы – как вино.
Вороны пьют разбитые орехи.
А что им, чёрным? Чёрным всё равно.
* * *
Стихи как цветы,
Стихи как дубы.
Есть игрушки стихи.
Есть раны.
Есть повелители и рабы,
и стихи – каторжане.
Сквозь стены тюрем,
по терниям лихолетий –
идут, идут
по этапу столетий…
* * *
Останови меня опомнись остуди
раз в никогда любовь моя такая
она промчится жизни впереди
все горизонты за собой сжигая
она покой порвёт наш как струну
она слова мои сожжёт устами
останови дай оправдать вину
пока ещё владею я словами
пока могу и не могу и всё же
настал черёд и на мою зарю
возле тебя я душу отморожу
возле тебя я пламенем сгорю
Пейзаж из памяти
Едва-едва задену слово акварелью –
Привянувшее утро, тишь и парапет.
А из кленового туманного туннеля
выходит Рыльский, чуть не силуэт.
Червлёные деревья, как гравюры.
Я тоже из тумана выхожу.
Он смотрит на меня
так хмуро-хмуро, –
Кто я такая, чего я так гляжу.
А я смотрю… Ни выдоха, ни вдоха…
И разминулись. Только силуэт.