– Дело в элитах или не только в них?
– Дело и в элитах, и в эффективности внутри европейского механизма. В элитах растёт понимание необходимости сближения, но в широких элитах и в обществе существует раздражение Россией, недоверие к ней. У нас серьёзные различия в системах ценностей. Если наверху начали понимать пагубность прежнего курса, то в средних слоях элиты считают, что Россия должна приползти к Европе на коленях. В России же, в свою очередь, растёт некое пренебрежение к Европе как к слабому игроку – и оно тоже необоснованно.
– Нас ещё долго будет преследовать наследие девяностых годов? Ведь оно для нас как камень на шее…
– Это не только груз девяностых годов, но и восьмидесятых, и семидесятых. Всё началось, когда мы начали покупать хлеб. Вот тогда мы посыпались, а в девяностых возникла угроза самому нашему существованию. Но сейчас уже другая ситуация и в России, и в Европе.
– Но где же выход? Наша экономика не развивается, мы по-прежнему воспринимаемся многими на Западе поставщиком сырья. Может быть, грядёт повторная приватизация природных ресурсов? И что это такое – всеобщая модернизация?
– Под всеобщей модернизацией понимается модернизация техники, экономики, социальных отношений, политической системы. Без этого не обойтись. Совершенно очевидно, что мы застряли. Главная проблема страны – системная коррупция. Бороться с ней полицейскими методами бесполезно. Необходимо принять неординарные меры.
– Руководство страны это осознаёт?
– Думаю, осознаёт. Когда В.В. Путин пришёл к власти, страна была на грани развала. Для её восстановления он привлёк бюрократию, разрешив ей воровать. Бюрократия подчинилась ему и восстановила управляемость страной. Но сейчас эта коррумпированная бюрократия стала главным тормозом развития. В ситуации, когда конкуренция в мире стала намного выше, с ней невозможно мириться.
– Но бюрократия не является продуктом сегодняшнего дня, она была и при царе-батюшке.
– При царе она была и была причиной медленного развития России. Некоторое движение вперёд было сделано в конце XIX – начале XX веков. Хотя я и антикоммунист, должен признать, что при коммунистах коррумпированной бюрократии почти не было.
– Когда тебя могут расстрелять, ты подумаешь, брать взятку или не брать.
– Дело не только в расстрелах. Была другая система управления. Коррупция существовала, но она была ничтожным, маргинальным фактором с точки зрения воздействия на общество. Другое дело, что та система была ещё более неэффективна, что она и доказала.
– У Запада по отношению к России существует устойчивая русофобия. Чем она вызвана?
– Русофобия на Западе – это наша проблема. На самом деле в мире все не любят всех. Германия не любит Францию, французы терпеть не могут итальяшек, как они их называют. То, что мы называем русофобией, – это наше видение. Да, сталкиваются интересы России с интересами других стран, но это в порядке вещей. Есть недоверие, есть желание эксплуатировать, не пускать на рынок. Есть культурное недоверие, потому что Россия в этом плане – жёсткая страна. Есть политическое соперничество, но не русофобия.
– Сергей Александрович, и в заключение вопрос не совсем по теме нашего разговора… Что для вас малая родина?
– Это писательский посёлок Переделкино. Тут моё родное место, моя малая родина. В Переделкине я вырос. Мальчиком общался там с лучшей, возможно, самой свободной компанией, которая была в те годы в России. Я видел Валентина Катаева, к нам приходил Борис Шкловский, который часами рассказывал свои замечательные истории, нашим соседом был Вениамин Каверин. Я знал другую сторону катаевского «Алмазного венца». По легенде, меня подводили к Борису Пастернаку, правда, я этого не помню, мне было лет шесть. Именно там у меня появилось ощущение, что я хорошо знаю свою страну, нашу творческую интеллигенцию. Переделкино – одно из двух-трёх мест, за которые я люблю Россию и не хочу её менять на другие более удобные для жизни места. Сейчас ведь многие предпочитают жить за рубежом. Наша дача была писательской, её нельзя было приватизировать, и я построил дом на окраине Переделкина. Часто бегаю, езжу на велосипеде, катаюсь на лыжах в том самом лесу, который знаю с детства.