себя стереть,
и уснуть, и видеть сны?
Меч из ножен,
и вперёд, вперёд,
меч отчизны и глава!
Если Солнце по небу идёт –
воля Солнца такова!
(«Подарок Н.;
Мнение, поданное государю
против отречения от престола»).
Друг мой, а ведь это прекрасная поэзия – тонкая, глубокая, многослойная, насыщенная скрытыми цитатами, богатая отсылками к многочисленным историческим и культурным реалиям, виртуозно исполненная, в меру зашифрованная. И при этом – внятная, логичная, красивая. И ещё, как бы это сказать… позитивная. Серьёзная, уверенная, мобилизующая.
Как я хочу хоть раз, хоть в виде исключения увидеть такую поэзию в литературном журнале – заместо дежурного Наймана!
Романтизму надо дать дорогу. Хотя он и так пробьёт её себе сам.
Твой Кирилл
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 2 чел. 12345
Комментарии:
Во время смотра
Литература
Во время смотра
ЭПОХА
Май – особый месяц в судьбе великого русского писателя Виктора Петровича Астафьева. В этом месяце сошлись дата его рождения – 1 мая 1924 года – и дата Победы, за которую он заплатил двумя годами на переднем крае нескольких фронтов и двумя тяжёлыми ранениями. На пересечении мирного и военного времени построен и сюжет известного астафьевского рассказа «Ясным ли днём» о Сергее Митрофановиче – безногом инвалиде из уральского горнозаводского посёлка, а в сорок четвёртом – бравом сержанте, командире орудийного расчёта гаубичной батареи.
О создании и публикации этого рассказа идёт речь в письме В. Астафьева, которое я получил от него в конце 1984 года. Думаю, читателям «Литературной газеты» будет интересно ознакомиться с самим письмом и с тем, что за ним стоит.
В годы работы в отделе культуры областной газеты «Звезда» мне случилось однажды накоротке поговорить с жившим в ту пору в Перми и только-только входившим в творческую силу сорокалетним В. Астафьевым. Он принёс к нам в редакцию новый очерк «Вдали синеет Кваркуш». Точнее, «заметки писателя» о том, как со школьниками из городка Красновишерска он ходил летом на горные склоны Северного Урала. Как ребята, помогая пастухам, гнали на луговые выпасы стадо колхозных коров, охраняли его от волков, учились терпеть походные лишения, постигали суровую красоту уральского предгорья – тут тебе и романтика, и какой-никакой заработок.
Астафьев рассказывал с душевной болью о том, что повидал в тайге: брошенные, полуразвалившиеся избы, поставленные тридцать лет назад раскулаченными крестьянами, которых загнали под конвоем в дикие лесные распадки: живите, как хотите. Видел уже заросшие мелколесьем пашни, которые эти люди раскорчевали в тайге… Говорил с горечью о переломанном хребте русского крестьянства. Он говорил нам о вещах, которые тогда были окружены глухим молчанием, не рисуясь своей смелостью, говорил словами спокойными и прямыми. В них не было ни опаски, ни позы обличителя, ни апломба всезнайки. Я впервые за свою недолгую жизнь слушал совершенно свободного человека, которому незачем было сглаживать свои мысли и маскировать их иносказаниями. Не верить его правде было нельзя.
След, оставленный этой беседой с Астафьевым в ноябре 1962 года, врезался глубоко в мою память. Позже я видел много фотографических и живописных портретов Астафьева, кадров любительской и профессиональной киносъёмки, на которых он запечатлён, но всё же так и не мог до конца понять, почему тогдашнее впечатление от встречи с Астафьевым оказалось таким сильным, чем привлекал к себе – внешне и внутренне – этот человек так безоглядно. Объяснение пришло, когда я однажды перечитывал «Ясным ли днём», тот самый рассказ, в который словно алмазом врезана его коренная идея: «Память да совесть не выключишь». Взгляд упал на строки, которые пробегал прежде не задерживаясь. Это был портрет главного героя Сергея Митрофановича в момент, когда он исполняет любимый романс:
Ясным ли днём
Или ночью угрюмою
Всё о тебе я мечтаю и думаю.
Кто-то тебя приласкает?
Кто-то тебя приголубит?
Милой своей назовёт?..
«...в голосе его, без пьяной мужицкой дикости, но и без лощёности, угадывался весь характер, вся его душа – приветная и уступчивая. Он давал рассмотреть всего себя оттого, что не было в нём хлама, темени, потайных закоулков. Полуприщуренный взгляд его, смягчённый временем, усталостью и тем пониманием жизни, которое является людям, познавшим ожесточение и смерть, пробуждал в людях светлую печаль, снимал с сердца горькую накипь житейских будней. Слушая Сергея Митрофановича, человек переставал быть одиноким, ощущал потребность в братстве, хотел, чтобы его любили и он бы любил кого-то».
Я перечёл ещё раз и вздрогнул. Да ведь это же и есть сам Астафьев, каким я его тогда увидел и почувствовал! Это его личность, перенесённая в душевный портрет героя! Как это случилось, какой неожиданный импульс подтолкнул писателя вложить в черты любимого литературного героя свой характер, по крайней мере часть его? Я не знаю.
Получив от Пермского книжного издательства на излёте брежневской эпохи предложение составить сборник прозы о Великой Отечественной войне (увидеть свет, увы, ему было не суждено), естественно, я включил в него и «Ясным ли днём». Выбирая экземпляр рассказа среди его предыдущих изданий для «расклейки», я столкнулся, однако, с неожиданным затруднением. При сравнении текста в разных изданиях обнаружилось существенное расхождение. Самый напряжённый эпизод – казнь предателя – в одних изданиях присутствовал, в других – нет.
Напомню вкратце содержание этого пятистраничного фрагмента, более чем острого даже для жёсткой «лейтенантской прозы» 60-х годов, когда и было написано астафьевское произведение. Рассказывая в поезде молодым парням-попутчикам о потерянной в бою ноге, главный герой возвращается памятью в лето 1944 года, когда «войско наше уже набрало силу – подпятило немцев к границе, и все большие соединения начали обзаводиться ансамблями. Повсюду смотры проходили. Попал на смотр и Сергей Митрофанович, тогда ещё просто Сергей, просто товарищ сержант».
«К массовому культурному мероприятию высшее начальство решило приурочить ещё мероприятие воспитательное: в обеденный перерыв на площади возле церкви вешали человека – тайного агента гестапо, как было оповещено с паперти… Народ запрудил площадь. Гражданские и военные перемешались меж собою. Большинству фронтовиков-окопников не доводилось видеть, как вешают людей».