Пока о том, кто как прощался
с милой,
Под стук колёс не начат пересказ –
Сыны со всею удалью и силой
Рванулись в свой
прощальный перепляс.
И так они ту пляску ускоряли,
И так вбивали в доски каблуки,
Как будто в землю недруга вгоняли,
С которым завтра встретятся
в штыки.
Когда девчата следом за парнями
Впорхнули в круг, как ласточки легки,
Следя за ними, плечи расправляли
Стоявшие в сторонке старики…
Невольно и отцы залюбовались
Заветной силой кровушки своей,
И матери на время забывали,
Куда от них уводят сыновей…
Лишь машинист, гудок давая, ведал,
Что многих он увозит насовсем,
Что без потерь не вырвать нам победу
И что вернуться суждено не всем.
Звенигород
Мне всё хотелось смолоду
Увидеть города.
Но жаль, что в этом городе
Я не был никогда.
Звенигород… и кто же
Так ласково нарёк?
Из двух красивых слов всего
Сложить он песню смог!
О нём я детской полночью
Услышал, как во сне.
И слово искрой солнечной
Затеплилось во мне.
Сиренью обрамлённая
Мне грезилась пора
И снилась неуёмная
В затеях детвора.
Казалось, я улавливал
За пламенем свечи,
Как звёздами позванивал
Звенигород в ночи…
И вдруг – войны веление:
Звенигород – не тыл,
А «трудным направлением»
Он в сводках назван был.
Другой столицы пригород
Спасая, шёл я в бой,
Но чувствовал: Звенигород
И там стоит за мной!
И незнакомый вроде бы,
Но где б я ни служил,
Как светоч милой Родины
В моей душе он жил.
Я верил: зверю прусскому
Его не задушить!
Ему, как слову русскому,
В веках звенеть и жить!
Была такая очередь
Случилось раз нам, до войны
(А был неурожай),
Попасть из бедной стороны
В совсем голодный край,
Где в доме бабушки моей
В дни осени пустой –
Ни круп, ни щей, ни сухарей,
Лишь две бадьи с водой…
И вот мы к городу бредём,
Чтоб мора избежать,
И с ночи в очередь встаём –
То брат, то я, то мать.
Хлеб стал вершителем судеб,
Он был и царь и Бог.
Но привезут ли утром хлеб –
Никто сказать не мог.
И ночи стынь лиловая
Прижала нас к стене.
У каждого – меловая
Отметка на спине.
Роптать не смея, ёжимся:
«Не баре, подождём…»
И словно овцы топчемся
Под снегом и дождём.
И под законным номером
Сто пять, одет в тряпьё,
Упал старик и помер там,
Не получив своё…
Но хлеб, пусть безответную,
Надежду в нас вселял,
И очередь ту смертную
Никто не оставлял.
Рассвет проник из небыли
В холодный сгусток тьмы.
Но в день тот хлеба не было…
И снова ждали мы.
Немало позабылось бед!
Но в детский разум мой
Неизгладимо врезан след
От очереди той…
Мой город
Зелёный страж столичных рубежей!
Стою в ночи, виденьем поражённый,
Где ты, в Пехре зеркально отражённый,
Стремишься ввысь
на крыльях этажей.
Наверное, из далей мирозданья
Не так заметен контур этих зданий,
Как блеск твоих загадочных огней.
И тамошний, быть может, Галилей,
Сорвав завесу долгого незнанья,
Сказал своим о вспыхнувшем сияньи
Созвездья нового здесь, в земле моей!
А я шепчу реке, скользящей тихо:
«Тебе спокойной ночи, Балашиха…»
Вишня
В моё окно заглядывает вишня
И просится в весеннюю строку.
Как облачко, нежна в небесной выси,