Штейн вообще нередко обращался к поэзии – самой разной, но всегда высочайшего уровня: ставил «Романс об испанской жандармерии» по Лорке, «Конька-Горбунка» Ершова. Это было уже в клубе Кожзавода, где мы начали делать и «Двенадцать» Блока. К сожалению, в какой-то момент нам пришлось покинуть клуб и закончить эту работу не удалось, а она была очень интересно задумана. Там же, в этом клубе, Владимир Михайлович обратился ещё и к «Шинели» Гоголя, где были использованы приёмы теневого театра, где наряду с куколкой Акакия Акакиевича действовали разгуливающие по Невскому проспекту цилиндры и женские шляпки, катящиеся колёса экипажей, где начальство изображалось посредством огромных сапог. Ничего подобного в то время в театре кукол не было. Это сегодня все эти приёмы стали, по сути, общим местом. Занимаясь поиском адекватного перевода литературных произведений на язык кукольного театра, Штейн вообще сделал много открытий, которыми сейчас пользуется буквально весь мир и никто не ставит кавычки. Свой диплом по «Огниву» Андерсена он делал в Театре Образцова – замечательный кукольник Евгений Сперанский специально для него написал пьесу «Солдат и ведьма». Во время работы у Образцова возник и замысел постановки «Белого парохода» по повести Чингиза Айтматова. Но Сергей Владимирович идею не поддержал, сказав, что в театре кукол это невозможно. И наверное, именно тогда вступил в действие некий пусковой механизм, который в конечном счёте привёл к тому, что Володя ушёл от Образцова и принял предложение возглавить Башкирский театр кукол. Где и вышел «Белый пароход». Сам Айтматов, кстати, тоже поначалу на это никак не хотел давать согласие. Но мой отец, литературовед и переводчик Борис Тимофеевич Грибанов, который был с ним хорошо знаком, его всё-таки уговорил, пообещав, что «смешно» не будет. И не было. Зрители выходили из зала в слезах. И это была подлинная трагедия на сцене театра кукол.
Спектакль получился совершенно необычный. Вся Уфа про него говорила, а билетами премировали передовиков производства. «Белый пароход» был именно «актёрским» спектаклем. Разве можно забыть Венеру Рахимову – она играла и мальчика, и его маму. И блистательно проводила сцену их встречи. У меня у самой каждый раз слёзы наворачивались на глаза, а про зрителей и говорить нечего.
Ещё у Владимира Михайловича была мечта создать цикл спектаклей о сказочниках. Он поставил спектакль о Сент-Экзюпери под названием «Звёзды над пустыней».
Надо ли говорить, что далеко не всем режиссёрским планам суждено было осуществиться. Даже в Башкирском театре кукол, где мы провели десять чрезвычайно насыщенных лет. И откуда всё же пришлось уйти… Это, конечно же, было замешено на предательстве, что для театра, увы, нормальное дело.
Когда мы вернулись в Москву, работы никакой не было и, конечно, никто не собирался давать Владимиру Михайловичу Штейну московский театр. Предложили создать кукольную театральную студию при Доме учёных. Но предупредили: «Сами понимаете, в студии должны быть учёные – кандидаты, доктора, не меньше». Мне пришлось обзванивать всех остепенённых знакомых, многие из которых состояли у нас чисто формально.
И вот в этой студии возник «Дон Кихот». Спектакль получился очень красивый. Дон Кихот был почти бестелесным, сделанным, как и его конь Росинант, из деревянных бамбуковых палочек. А Санчо Панса и его ослик были сделаны как бы из «сарделек», из «окороков»: оба были такие «мясистые», полнокровные. Такая вот контрастная пара. И всякий раз, когда Дон Кихот терпел поражение, он рассыпался на отдельные части. А потом приходил мальчик, играл на дудочке, и он опять, прямо на глазах у публики, «собирался» в прежнего рыцаря печального образа, продолжал сражаться. Но спектакль прошёл, по-моему, всего один раз. Нам потом предложили перенести его в Московский театр кукол на Бауманской. Он шёл там как вечерний спектакль, но, должна сказать, на уж больно своеобразной публике. У меня создавалось ощущение, что большинство людей просто-напросто заходят в зал погреться, а молодёжь – назначает свидания.
А первой работой в обретённом наконец собственном доме – в Театре детской книги – стал «Буратино». Эта же сказка была последним спектаклем, который Владимир Михайлович сделал в Уфе, и поэтому для него он был особенно важен. У спектакля был подзаголовок: «Уйти, чтобы вернуться». В Москве он стал другой, хотя в основе лежал всё тот же сценарий Инны Веткиной. Другие куклы, другие костюмы, другая музыка (в Уфе её писал Сергей Миролюбов, а в Москве – Борис Петров), звучавшая в записи симфонического оркестра и придававшая действию более драматическую, я бы даже сказала, трагическую окраску. Не так давно мы с Виктором Плотниковым, нашим главным режиссёром, задумали в «Волшебной лампе» восстановить спектакль Владимира Михайловича. Уже сделали кукол, и это будет опять-таки совсем иной спектакль…