В городе суета, в деревне маета.
Русская поговорка
IНачнём с эпизода, который имел место во время михайловской ссылки Пушкина. «Всем близким к нему известно странное происшествие, – писал В.И. Даль, – которое спасло его от неминуемой большой беды». Дело происходило в первые дни малоснежного декабря 1825 года, в разгар рождественского поста и незадолго до выступления заговорщиков, названных впоследствии декабристами.
Существует ряд авторитетных свидетельств, восходящих к доверительным рассказам самого поэта. О происшествии в сельце Михайловском в разные годы поведали Н.И. Лорер (которого проинформировал пушкинский брат Лёвушка), С.А. Соболевский, М.П. Погодин, князь П.А. Вяземский, В.И. Даль, тригорская барышня М.И. Осипова, И.П. Липранди, а также Адам Мицкевич. Эти сообщения практически ни в чём не противоречат друг другу, они варьируются лишь во второстепенных деталях. Если суммировать их, то получится примерно такая реконструкция диковинной деревенской истории.
Итак, до Михайловского дошли слухи о кончине в Таганроге императора Александра Павловича и столичных «колебаниях о престолонаследии». Изнемогающий в глуши Пушкин (возможно, под влиянием письма И.И. Пущина, звавшего поэта в Петербург) принимает импульсивное и безрассудное решение: он едет инкогнито в город на Неве. Удержать его, кажется, уже ничто не может. Отдаются последние распоряжения. Пока же барина спешно собирают в дорогу, тот отправляется раскланяться с тригорскими соседками, ставшими за годы ссылки близкими друзьями.
Однако на знакомой дороге в Тригорское (вариант: на обратном пути в своё сельцо) Пушкину попадается заяц. Или даже не один, а целых два. Суеверный путник, вестимо, раздосадован, смущён, но скоро превозмогает нахлынувшую робость. Рискованный вояж в Северную столицу им не отменяется. Поэту остаётся лишь заглянуть ненадолго в Михайловское, обнять там «маму» и проститься с хамами, а потом можно мчаться в Петербург.
Когда же Пушкин вернулся домой, то узнал, что слуга, назначенный сопровождать его, внезапно заболел «белою горячкой». И вновь задержка, опять сомнения. Но Пушкин продолжает стоять на своём, и замена занедужившему в одночасье мужику находится. Ещё одно препятствие как будто преодолено.
Наконец поэт спускается с крыльца, садится в повозку и велит вознице трогать. Двинулись. Выезжают. Все рефлексии в прошлом, всё решено бесповоротно…
Но в самый последний миг, в воротах или на аллее при выезде из сельца, происходит совсем уж нечаянное. Словно из-под земли вырастает и попадает в поле зрения беглеца некая персона, идущая навстречу готовой набрать ход повозке.
Впоследствии мемуаристы величали эту персону по-всякому: кто «попом», кто «священником», а кто и расплывчатее – «духовным лицом». Сам же Пушкин в пятой главе «Евгения Онегина» (написанной вскоре после 14 декабря 1825 года) упомянул о рандеву Татьяны Лариной с «чёрным монахом»:
Когда случалось где-нибудь
Ей встретить чёрного монаха,
………………………………..
Не зная, что начать со страха,
Предчувствий горестных полна,
Ждала несчастья уж она.
Любопытно, что в беловой рукописи романа приносящий (обычно) невзгоды субъект в рясе был назван «добрым».
Скорее всего, именно монах и возник перед отъезжающим в столицу поэтом.
И тут Пушкин, долго сопротивлявшийся нарастающему давлению «дурных предзнаменований», сдался, смирился: «Не будет добра». Он распорядился возвращаться восвояси. План побега поэт отверг, начались размышления о том, как вырваться из опостылевшей ссылки другими, легальными и верными способами. В те дни Пушкин написал письмо преданному П.А. Плетнёву, где среди прочего попросил, чтобы друзья приступили к официальным «ходатайствам», замолвили за него, опального стихотворца, подходящее слово.
А в Петербурге между тем события нарастают, близится трагический финал междуцарствия. Но Пушкина среди бунтовщиков, «в кипятке мятежа», не будет: поэт спасён от беды «чёрным монахом».
Если старый священник из «Пира во время чумы» не сумел увлечь за собой гордеца Вальсингама, то «чёрный монах» навязал-таки Пушкину свою волю.
Кто этот мних, остаётся только гадать. Со слов одного псаломщика нам известно, что к поднадзорному анахорету «иногда приходили монахи из монастыря». Не исключено, что отвратил несчастье в начале декабря 1825 года игумен Святогорского Успенского монастыря Иона, «низенький, рыжеватый монах» (И.И. Пущин). Однако преградить дорогу Пушкину на Сенатскую площадь мог и какой-либо другой чернец.