Всё это происходило 18 июня 1941 года. Так, за несколько дней до войны с Германией, в четырёх километрах от границы мы готовились принять первый бой, ещё не зная, что он случится так скоро.
Рассвет 22 июня начался с обстрела переднего рубежа нашей обороны. Самолёты со свастикой звено за звеном пролетали в сторону Шауляя, слышались разрывы бомб со стороны аэродрома.
Вскоре в бой вступили танки противника и, не встречая сопротивления, устремились по двум грейдерным дорогам в наш тыл. Их сопровождали бронетранспортёры с пехотой и мотострелки, вооружённые пулемётами и миномётами. Они артиллеристам не страшны, когда у них есть снаряды, а коллективы огневых расчётов хорошо сработались. У нас же всё было с точностью до наоборот.
Зная, что огневые расчёты подготовлены слабо, снарядов мало, да и демаскировать себя нельзя, решил, что огонь откроет только одно орудие, и сам встал на место наводчика. Когда бронетранспортёр приблизился на дистанцию прямого выстрела, послал ему снаряд в баки горючего. Второй снаряд – шрапнель с установленной трубкой на дистанцию – по пехоте, которая спрыгивала с горящего бронетранспортёра. Часть мотоциклистов тоже попала под эту шрапнель. Атака фашистов захлебнулась. Больше на нашем направлении целей для нас не было.
Но справа и слева противник прошёл вглубь нашей обороны километров на 10–15. Единственный из всех в дивизионе я знал, что за бугром справа проходит крепкая полевая дорога – ехал по ней, когда направлялся в Шауляй за новым назначением. Теперь я решил объехать этот бугор и встать на пути врага со своими четырьмя орудиями. Правда, у нас было мало снарядов, но задержать вражеских танкистов часов на восемь мы вполне могли.
Однако когда за нами прибыли посланные комдивом машины, противник уже успел перерезать дорогу. Через два километра мой автомобиль, идущий первым, был обстрелян пулемётным огнём с обеих сторон. Орудия, следующие сзади, сумели картечью расчистить дорогу, бойцы открыли огонь из винтовок, отогнали фашистов подальше в лес, и моя батарея успешно прибыла в район нового расположения. Но я этого уже не увидел – был ранен и потерял сознание. Меня спас местный житель, водитель одной из реквизированных грузовых машин. Доставив своё орудие в нужное место, он на обратном пути забрал нас, наскоро перебинтованных раненых, и привёз в госпиталь в Ригу.
У меня, как потом объяснили врачи, помимо ранений в грудь и в лицо ещё и в стыке черепных костей торчал осколок – оболочка от пули. Она не смогла пробить кость, но в спай протолкнулась и сидела крепко. Стоило хоть чуть-чуть тряхнуть головой, мои все в засохшей крови волосы цеплялись за этот осколочек, и я терял сознание.
Старенькая врач-хирург увидела, что я открыл глаза, и спросила, согласен ли я на немедленную операцию прямо здесь:
– Рискованно, конечно, но необходимо. Иначе вы не доедете в тыл.
Разговаривать я не мог – язык перебит, зубы срезаны. Врач, понимая это, предложила:
– Моргните, если готовы.
Конечно, было нелегко принять решение, но я согласился. Врач закрепила голову каким-то кольцом, зацепила чем-то осколок и неожиданно сильно дёрнула. На какое-то время я снова потерял сознание, но придя в себя, понял, что жить буду. Нас уже везли в тыл.
ВЫЗЫВАЮ ОГОНЬ НА СЕБЯ!
Подлый закон войны: во время наступления солдат гибнет чуть не в три раза больше, чем во время отступления или обороны. И каждый раз кажется, что потери эти имеют случайный характер, что их можно было бы избежать. И хотя умом понимаешь, что смерть на войне неизбежна, сердце долго скорбит о погибших и не даёт покоя вопрос: «А нет ли в гибели боевых друзей и твоей, командир, вины?»
В бою под Минском мой однополчанин погибал на моих глазах, и я не в силах был спасти его.
В первые месяцы 1944 года после госпиталя прибыл к нам в полк старший лейтенант Мишулин. До ранения он командовал миномётным взводом. Теперь был назначен командиром взвода управления огнём батареи и сразу начал шлифовать далеко не идеальные навыки пехотинцев, учил их грамотно вести огонь, сосредотачивать веер по узким целям, добиваться скорострельности и точности. В его лице я получил очень надёжного и знающего помощника-инструктора. Теперь все шесть батарей нашего полка были одинаково сильны и обучены.
В бою под Минском старший лейтенант Мишулин заменил раненого накануне начальника разведки первого дивизиона и теперь должен был корректировать огонь наших орудий. По только что наведённому сапёрами пешеходному мостику через непроходимое болото он направился в тыл противника. За ним телефонист разматывал провод, радист тащил рацию. Наши миномёты застыли с поднятыми вверх стволами – они должны были открыть огонь по команде Мишулина. Но неожиданно прорвавшиеся немцы уже окружали наших героев.
– Вызываю огонь всего полка на себя! Вызываю огонь на себя! – прорвался сквозь грохот боя голос Мишулина.
Сердце сжало как в тисках – человек жертвовал собой во имя общего дела, погибал за Родину. И с ним вместе гибли ещё два человека: телефонист и радист. Спасти этих людей я был бессилен.
– Родина вас не забудет, – только и смог сказать я в телефонную трубку.
Ответа Мишулина уже не услышал – все батальоны полка по телефону принимали его команду:
– Десять штук на ствол залпом – огонь!
Холодный пот выступил у меня на лбу, в груди не хватало воздуха: на крошечном клочке земли величиной с привокзальную площадь почти одновременно разорвались триста шестьдесят смертоносных мин. Ещё две артиллерийские батареи вели огонь на предельной дальности, когда рассеивание чрезвычайно велико и губительно для живой силы. Там, где сейчас находились Мишулин с телефонистом и радистом, бушевал смерч. Всё затянуло дымом и пылью. Возможно ли выжить людям там, где плавится металл и горит сама земля? Рация и телефон сразу же замолчали. Казалось, это длится целую вечность…
И вдруг через грохот боя прорывается голос телефониста:
– Докладываю: радист погиб, Мишулин крепко, очень крепко ранен или убит – не знаю. Связь была перебита – только что восстановил. Но фашисты больше не лезут: танки горят, пехота залегла.
– Уходи! Задачу свою вы выполнили. Выноси Мишулина – живого или мёртвого. Высылаю помощь.
Немцы почувствовали, что огонь прекратился, и опять поднялись в атаку. Но к тому времени Мишулина удалось оттащить метров на 200, и фашистов встретили залпом уже не по десяти снарядов на ствол, а до сотни. Вражеские танки, пехоту – всё смешало с грязью и болотной жижей. На том пятачке живых уже точно не осталось.