Сегодня, когда многие имена забыты, не могу отказать себе в необходимости вспомнить некоторых, тем более что изредка они мелькают в воспоминаниях (в том числе и авторов «Литературной газеты», младших современников) весьма примитивно и убого, всё больше по части выпивок, которые, конечно, были нередким явлением, но влияли на литературную погоду временно-объединительно в атмосфере общего затянувшегося застолья, характерного для Центрального дома литераторов, где бывало «враги» ненадолго становились «братьями».
Владимир Цыбин – яркий шестидесятник. Явился в Москву из Семиречья. Стремительно стал в центре литературного процесса. Почвенник?
Да, если искать в таких сборниках, как его «Медовуха» и «Родительница степь», пристрастие к малой родине и природе, но цыбинское почвенничество – не ограничитель.
Как страшно русским быть поэтом,
Когда твоя гора Машук,
Или объявят под запретом,
Или в Сибирь тебя сошлют.
Чуткие читатели легко проецировали эти строки на своё время и переписывали стихи про Машук в потаённые тетради. Тогда как раз «левого» поэта Иосифа Бродского не печатали ни левые, ни правые, а власти отправили его в северную ссылку за «тунеядство», что было ахинеей, но помогло создать поэту всемирную славу. Цыбин же не стал широко известным именно из-за почвенного определения его имени – справа. Он преуспевал, заведовал отделом поэзии в журнале «Молодая гвардия», стал широко известным в Москве собирателем книг, среди которых было много неразрешённых к чтению. Захоти власти придраться к Цыбину, и ему светила бы ссылка, а с нею его имя попало бы в списки если не нобелевских лауреатов, то славянских отделений западных университетов, как рекомендованное к изучению.
Литературные издания с начала 60-х были резко поляризованы. «Юность» – популярный тогда «левый» журнал, публиковал «левых», своих, «Молодая гвардия» – «правых», своих. В 1964 году в третьих номерах обоих журналов впервые были опубликованы мои стихи, и внутри литературного мира возникло возмущение: «Безобразие – и вашим, и нашим!» Впрочем, всё быстро объяснилось: «Третьи номера журналов традиционно женские по случаю 8 Марта, да и стихи её не несут в себе серьёзных политических взглядов, их нетрудно поменять местами – в «Юность» из «Молодой гвардии» и наоборот. Женщине простительно, пусть будет».
Разделение надвое было своеобразным проявлением холодной войны, реакцией на железный занавес, отражало подковёрную борьбу внутри политического процесса, идущего вне литературного мира, и всерьёз не имело бы отношения к поэзии, не считавшей себя служанкой политики, но она ею была.
Из сегодняшнего дня, вполоборота назад, ещё видна история групповых дрязг начала 60-х, чью актуальность, как я понимаю, задумали в недрах спецслужб США и подхватили, как наживку, в советских спецслужбах. Вряд ли наоборот – силы оказались неравны, ибо «нет пророка в своём отечестве», прежде всего потому, что квасной патриотизм и подобострастие перед заграницей были у нас братьями-близнецами, искусственниками.
Деление на «правых» и «левых», поменявшись местами в 90-х годах XX века, при перемене получило более гуманитарное, хотя и, на мой взгляд, более размытое по смыслу определение: «демократы» и «патриоты». Западники определились как «демократы», почвенники – как «патриоты».
Ныне, когда литературное прошлое умирает, будущее нарождается, а в настоящем колеблется некая едкая, но бесцветная протоплазма, из которой, есть надежда, должно родиться величие XXI века, появляется возможность для предчувствий, предвидений, предсказаний, как правило, ошибочных, но очень привлекательных для ума и сердца. Впрочем, большего количества ошибок можно избежать, обладая даже небольшим, но явным качеством правдивого отношения к прошлому. Иными словами, пора называть вещи своими именами, дабы ве’сти о прошлом были честными.
Справедливости ради нужно сказать, являлись не только «левые» и «правые». Столь условные определения не принимались писателями-фронтовиками. Они, пройдя ужасы войны, дружили «без этих глупостей». Возникали и одиночки, подчёркнуто вне групп.
Владимир Соколов. Все шестидесятники с обоих сторон почитали его первым среди равных. Он декларировал завидную свободу от политизированных направлений:
Вдали от всех парнасов,
И мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.
В своё время эти строки часто цитировали. Одни – с неприятием подчёркнуто отстранённой от действительности позиции, другие – с восторгом перед смелостью Владимира Николаевича стоять над схваткой. Он был выше осуждений или похвал. Точно выразил своё мироощущение в прочувствованных, с трагическим спокойствием произнесённых строках:
Я устал от двадцатого века,
От его окровавленных рек.
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек,
Я давно уже ангел, наверно,
Потому что, печалью томим,
Не прошу, чтоб меня легковерно
От земли, что так выглядит скверно,
Шестикрылый унёс серафим.
Усталость, проявленная Соколовым в конце XX века, обернулась в XXI веке литературной традицией. Действительность способствовала этому: в своём большинстве крупные прозаики и поэты умерли. Оставшиеся не молчат, но стушевались перед явившимися ниоткуда представителями маргинальных жанров: сексопатами, психопатами, экскременталами и разными литнахалами, лихо паразитирующими на именах тех, кто не может ответить, находясь в Вечности.
Девический, массово-продуктивный детективный хор оценивать из женской солидарности не буду. Вспомню слова одного завистливого, немолодого члена Союза не знаю каких писателей, сказавшего мне, отчасти понимая моё пристрастие к вековым параллелям и аналогиям: