Требования – на четвёртом году «перестройки» – вновь проигнорировали, и мужики, с утра собравшись в толпу, поехали в горком за правдой.
В сущности, эти требования не выходили за пределы обычных профсоюзных: всё то же мыло и полотенца в мойке, беспроблемная доставка на работу, спецодежда. Разве что часть их выходила за пределы компетенции шахтовой и городской власти. Ещё в этом ряду пункт насчёт снабжения продуктами – снабжение тогда было централизованным, по фондам, составлявшимся в Москве.
Ну, ещё потребовали снять с работы директора – не справляется, дескать. Предложили вывешивать на всеобщее обозрение заработки многочисленных конторских работников – в них с долей справедливости подозревали захребетников, потому что на иных шахтах контора была многочисленнее подземников. И ещё прозвучало совершенно ПО-СОВЕТСКИ СОЗНАТЕЛЬНОЕ (хотя и полуграмотное по форме) требование к общественным организациям, вот оно дословно: «В ближайшее время обновить и задействовать, чтобы партком и профком были авангардами в нашей советской перестройке, а не плестись в хвосте».
В принципе похожими на это были и требования общекузбасской забастовки, сведённые днями позже в единый узелок в Прокопьевске. Чтоб митинговой анархии придать что-то осмысленное, там избрали региональный забастовочный комитет, по два человека от города, пригласив в председатели Теймураза Авалиани. Этот человек пользовался тогда большим авторитетом: когда-то не побоялся написать самому Брежневу о недостатках СИСТЕМЫ, за что чуть не попал в «психушку». А как пришли перестроечные послабления, коммуниста Авалиани за безусловную смелость и отчасти «упёртую» принципиальность избрали народным депутатом СССР.
Председатель был опытный человек с прошлым хозяйственного руководителя (начальствовал на объединении «Кузбассобувь» в Киселёвске) и привнёс рационализм в «кипит наш разум возмущённый». Требования бастующих были разделены на уровни компетенции: эти, мол, относятся к Центру, эти – к отрасли, те – уровень города или области. Принципиально важным стало, что уже в преамбуле предварительного соглашения между комиссией Верховного Совета СССР и стачкомом недвусмысленно снималась вина с бастующих – таковую возложили на власть.
Замечу, что никакой ПОЛИТИКИ, как она сейчас понимается, в тех требованиях не было. Были разве что какая-то окрылённость, народный подъём: вот он, «гегемон», наконец-то проснулся. И вот власть – пускай она выходит из кабинетов на «площади несогласия», мы с ней будем решать наши проблемы «здесь и сейчас».
Повторяю, все рассуждения забастовщиков зиждились на «социалистической платформе». Претензии были к партийно-государственной номенклатуре, но партия КПСС так и оставалась партией рабочих. Это, помнится, несколько позже специально отметил один из вожаков забастовки, электрослесарь шахты «Первомайская» (город Берёзовский) и будущий председатель Совета рабочих комитетов Кузбасса (он вскоре сменил Авалиани на этом посту и потом стал рьяным антикоммунистом) Вячеслав Голиков. Он вообще-то был беспартийным, но слыл весьма начитанным в классиках марксизма – очень уважал, к примеру, Владимира Ильича Ленина за острый и гибкий тактический ум (так и сказал в интервью газете забастовщиков – она появилась к концу года). И ещё был сторонником самостоятельности предприятий – тоже от начитанности и от близких контактов с земляком-экономистом с Черниговского разреза Мишей Кислюком, будущим, между прочим, губернатором, а тогда для всех просто Мишей.
Про самостоятельность и хозрасчёт (но ещё не про рыночную экономику и никоим боком про частную собственность на средства производства и, значит, про капитализм) тогда говорили много.
В народном понимании всему мешали проклятые бюрократы, которых развелось немерено. От них страдают и простые работяги, и руководители, которых не допускают до самостоятельности. И так во всех отраслях народного хозяйства. И на шахте – план. И на фабрике детских игрушек – план. И, представьте себе, даже в сельском хозяйстве, самом зависимом от колебания стихий, тоже планы и графики…
Короче, требования (включая самое радикальное и в то же время декларативное, потому что суть его мало кто понимал, – насчёт постепенного перехода к хозяйственной самостоятельности предприятий) составили, чтобы, имея их, встретиться с партийно-правительственной делегацией в понедельник, 17 июля.
ГОРНЯЦКИЕ ОБИДЫ
Общественные настроения тех лет были смутны, но интересны. Разумеется, «перестройка» (иначе, чем в кавычках, это слово я нынче не воспринимаю – непонятно, что оно значило ТОГДА, чего хотели достичь, уж явно не того, что творится СЕЙЧАС) была инициирована сверху. Синонимами «перестройки» были «ускорение» и «демократизация».
В плане «демократизации» поначалу разрешили альтернативные выборы в партийных комитетах. Одними из первых тут были кузбассовцы – избрав первого секретаря на партконференции в одном из сельских районов.
Наиболее понятным было всё же «ускорение». Сегодняшние учёные связывают в исторической ретроспективе наше «ускорение» (речь, понятное дело, о техническом прогрессе, который должен основываться на достижениях науки) с научно-технической революцией на Западе. Там, дескать, помог энергетический кризис, разразившийся в начале 1970-х годов. Именно тогда возникла потребность в радикальном обновлении технической структуры, в разработке и внедрении во все отрасли промышленности экономичных технологий, машин и оборудования.
Параллельно там свёртывали отрасли с низкотехнологической материально-технической базой. В первую очередь это касалось горнодобывающей промышленности и металлургии. Их либо обновляли, либо закрывали – как Маргарет Тэтчер британскую угольную отрасль.
Престарелая руководящая головка СССР и КПСС вовремя не восприняла этот посыл, они были «сами с усами». Или восприняла его с запозданием – у нас энергетического кризиса быть не могло. И безработицы – никто не собирался закрывать нерентабельные промышленные предприятия, они так или иначе были встроены в социалистическую систему хозяйствования. По принципу: раз в год мужику может потребоваться серп, так пусть и висит в чулане. А применительно к угольной отрасли: нужен для выплавки каких-то особых металлов уголь редкостной марки «К», значит, пусть будет шахта «Карагайлинская» (ныне, однако, закрытая).
И ещё важная деталь: ежели там, где вовсю шла научно-техническая революция, «работяга», постоянно учась, со временем вырастал в младший технический персонал, в «синего воротничка», то у нас было радикально наоборот: в шахту шли люди с высшим образованием. В школах шахтёрских городов и посёлков среди учащихся была популярна пословица «на наш век лопат хватит»: кончил школу и курсы рабочего обучения (КРО) – и получаешь на руки больше инженера.
Так что в забое можно было встретить не только заскорузлого мужика с семилеткой (а то и с начальным образованием) и двадцатилетним опытом умения работать лопатой, но и бывшего инженера-электронщика, врача, да того же горного инженера, которому не хотелось начинать жить со 120 рублей в то время, когда «работяга» стартовал с 300–400 целковых.