Не только на просмотрах старого кино, но и в жизни у нас на факультете кипели нешуточные страсти. Так сказать, amour toujours в действии. Начать с того, что каждый осенний призыв в колхоз на уборку урожая заканчивался смешанным франко-английским браком, т.е. кто-нибудь из нас, «француженок», доводил студента с английского переводческого до ЗАГСа, а вот выйти замуж за иностранца – совсем другое дело. Такой поступок приравнивался к измене Родине и строго наказывался. Изменница сначала исключалась из рядов ВЛКСМ, а затем автоматически – из института.
Однажды в вестибюле появилось огромное объявление о внеочередном факультетском комсомольском собрании, на повестке дня которого стояло рассмотрение персонального дела студентки IV курса. Нас собрали в актовом зале с рядами, расположенными амфитеатром наподобие римских цирков. Мы заняли места на скамейках за столами-партами с откидными крышками. Внизу, на сцене, за длинным столом с зелёным сукном и графином воды расположились руководящие факультетские чины. Собрание открыл секретарь партбюро. Своей речью он заклеймил девицу, вознамерившуюся сочетаться браком с подданным капстраны, что подрывало устои социалистического строя и бросало мрачную тень на весь идеологически выдержанный вуз. Подобное предательство требовало единогласного осуждения и изгнания из советского педагогического рая. Все последующие высказывания мало чем отличались от первого и друг от друга и заканчивались одинаковым приговором. От нас лишь требовалось в едином порыве поднять руку в знак одобрения.
Возможно, так бы всё и произошло, если бы не никем не запланированное вмешательство Леры Новодворской. До собрания Леру знали только сокурсники, считавшие её умной, очень эрудированной и с благодарностью разрешавшие ей вступать в нескончаемые споры с преподавателем истории КПСС. В тот день Лера воспользовалась предложением продемонстрировать полное единодушие и согласие. Только прозвучало совсем другое. Низким проникновенным голосом Лера заговорила о любви. Это была лекция о прекрасном чувстве, трепетном, самоотверженном, волнующем, без которого жизнь на земле невозможна и которому все подвластны, включая Маркса, Энгельса и Ленина. Она процитировала не только их высказывания о любви, но и мысли Сен-Симона, Томаса Мора, Мориса Тореза и, конечно, не забыла упомянуть кодекс строителя коммунизма.
С каждым словом атмосфера в зале менялась не в пользу защитников советской морали. Попытка декана прервать Лерино красноречие потерпело фиаско. Сначала кто-то один, а потом весь амфитеатр захлопал крышками парт, скандируя: «Лю-бовь! Лю-бовь! Лю-бовь!» Сквозь невообразимый шум доносились призывы членов бюро прекратить безобразие и пронзительные выкрики обвиняемой: «Но он же коммунист! Я выхожу замуж за французского коммуниста!» О её дальнейшей судьбе мне лично ничего не известно, но о другой русской, вышедшей замуж за французского коммуниста, я кое-что знаю.
Как-то во времена брежневского застоя я торопилась домой. Мы ждали гостью из Парижа – Элизабет Маньян, а по-русски Елизавету Ивановну Прокофьеву. В далёких двадцатых юная Лиза приехала в Москву из родной Старой Руссы. Её багаж – острый ум, твёрдый характер, яркая внешность и знание иностранных языков. Девушку взяли на работу в Коминтерн, на одном из конгрессов которого она встретила молодого, обаятельного и очень доброго Мариуса Маньяна – помощника Марселя Кашена, тогдашнего лидера французских коммунистов. Это была любовь с первого взгляда и счастливая, бурная, полная испытаний и тревог жизнь. Элизабет и Мариус участвовали в движении Народного фронта, защищали республиканскую Испанию, сражались с немецкими оккупантами в рядах французского Сопротивления. Вихрь исторических событий не помешал рождению трёх сыновей: Сержа, Алена и Ива. Старшего судили за отказ воевать в Алжире. В тюрьме он тяжело заболел, и только благодаря активному вмешательству французской общественности его удалось освободить. Средний учился в Москве, получил диплом инженера и работал много лет в Африке. А младший в тот московский весенний вечер предстал передо мной. Сначала я потеряла дар речи, потом решила, что юноша в вельветовом пиджаке, небесно-голубой водолазке, штанах грузчика, т.е. джинсах, и с непривычно длинными для советского человека чистыми волосами похож на заморского принца. И только на следующий день поняла, что накануне встретила Большого Мольна из одноимённой душераздирающей истории Алена Фурнье о молодом человеке с задатками странника, искателя приключений, убегавшего от прозы жизни во французской глубинке. Конечно, Большой Мольн отличался красотой, силой и высоким ростом. Экранизируя роман, режиссёр долго не мог найти актёра на роль Мольна. Ив Маньян идеально на неё подходил, тем более что любил театр и одну актрису, ради которой бросил учёбу и устроился рабочим сцены, чем страшно огорчил маму.