Где-то тут была поэтесса.
Заблудилась она между
утренним кофе
и пустыми разговорами,
затерялась между плитой
и ноябрьским ветром;
завертелась меж полуденных строк,
выронила свою тетрадку, потеряла,
а потом закружилась
между вьюгой и ужином...
И когда ещё дойдёт дело до стихов...
А вот и она – заснула среди своих слов.
Пока ещё
Давай переберём мы осень...
И упорядочим воспоминаний ворох,
пока ещё мы не вошли
в ноябрьский дом стеклянный,
пока ещё не начал каменеть
и заикаться дождь,
пока ещё не превратился
в гололёд он,–
давай переберём мы осень...
Давай проговорим
прозрачный перелётных птиц язык,
их недвусмысленную азбуку для нас,
безграмотных,
которую они навязчиво
и нежно так рисуют
у нас над головами...
(Она написана с позиции октябрьской,
с позиции сгущающихся сумерек,
зимы…)
Давай переберём с тобою осень,
поговорим мы о её разбитом сердце...
В её чертоге из дождя,
под облачными потолками посидим,
побродим по её затихшим улицам,
до дна мы выпьем чашу,
полную туманов...
Давай переберём мы осень! Промолчим
в ответ на тёмные её упреки,
войдём во двери из пронзительного,
северного ветра
и вступим в умолчанья листопада...
Давай переберём мы осень до конца,
пока ещё зима учить
нас не решилась...
Перевод Марии БОРИСОВОЙ
Владимир СТОЯНОВ
Притча о сеятеле
Должны себе мы все слова,
что не сказали,
и песни – те, которые не спели.
А память наша, как молитва,
перекрестила тихое пространство,
куда мы не успели возвратиться.
Случайно наши дни уходят прочь
по плитам каменным в ночи.
И ищет сеятель потерянные тени,
и помнит столько он вещей,
чтоб время не было тропой забытой,
чтоб мы с богами тихо говорили,
замолкнувшими в нас, как дети.
Причастие
Если поверю я себе,
смирится мир,
и в миг похож он станет на часовню,
возникшую пред хладным очагом
и гневом воющих страстей греховных.
Я запеваю, снегом занесён, –
чтобы по песням вы меня узнали.
Являются слова мне в слухе ледяном,
и начинают плакать раны.
Ко мне плывут серебряные плоты
моих оживших странно мыслей,
и слышу, как бредёт закат,
забытые шепча молитвы.
Оленью я остановлю упряжку красивейшей мечтой-обманом.
Замру, смиренный прихожанин: нашёл себя, простил других.
Заплакавший младенец
В глубокой яме, в извести тумана я одеваюсь и иду по миру – спасатель дум своих
далёких, целитель замолчавших слов.
За что понёс я пораженье
с лицом и жестом победителя? Перелистал ли кипу истин скользких иль выкатился, словно камень, по ржавым склонам
горизонта?
А жизнь моя в утробе рока второе есть рожденье, в которое я не поверил. Но то, о чём молчишь ты долго,
как правило, сбывается.
А я с любовью уходил, с любовью и вернулся. И вот стою здесь среди слов, как в первый раз заплакавший младенец.
Пир ветров
Гребцы, иссохшие от мудрости
на дне заброшенной галеры,
сплели вы руки в синей темноте,
в ногах недавно море пело.
Сегодня вы тяжёлых вёсел тень.