Бухнула входная дверь, и вошёл мужчина в ладно сидящем плаще, на голове – большая, я бы сказал, моднючая кепка. Он был явно в возрасте, но пожилым его никак нельзя было назвать: движения быстры, глаза светились. Когда же заговорил бодрым, задорным голосом, вопрос о его возрасте вообще выветрился из моей головы.
Пришедший поздоровался со всеми, кому-то пожал руку, кому-то кивнул. Присел на диванчик возле меня, предварительно стряхнув дождинки с плаща и сняв кепку. Волосы были с густой сединой, но ещё довольно буйные.
– Откуда приехал? – спросил он.
– Из Белгорода.
Глаза собеседника ещё более оживились.
– А я у вас бывал! В шестидесятых годах меня приглашал Белгородский пединститут. Такие тёплые встречи были! Я – Виктор Боков.
Честно говоря, я опешил: вот так запросто познакомиться с автором «Оренбургского платка»!
А в один из дней я оказался в гостях у Бокова. Небольшой бревенчатый двухэтажный дом, покрашенный в зелёный цвет, с островерхой крышей. Невысокий забор из досок. Сад с яблонями, на которых кое-где ещё желтели, краснели плоды.
Встретила меня хозяйка – приветливая, словоохотливая. Я знал, что её зовут Алевтина Ивановна: когда-то я приобрёл сборник Виктора Бокова «Алевтина», в котором все стихотворения были об этой женщине и о любви. Также помню, какое душевное неприятие вызвала у меня публикация об этой книге в одном столичном журнале, написанная якобы читателями, возмущавшимися, что-де в наше бурное время строительства коммунизма поэт сюсюкает по поводу чувств, недостойных этих самых построек.
По деревянным ступенькам со второго этажа, видимо, из рабочего кабинета спустился Виктор Фёдорович. Расспрашивал о Белгороде, о легендарной Прохоровке, ещё раз вспомнил поездку в наш край.
Расставаясь, он подписал мне новую книгу «Стою на своём!». На экземпляре такие слова: «Валерию Черкесову – коллеге, пришедшему в мой дом, знающему мои стихи».
Рассказал мне поэт и о том, как эта книга вышла. В то время государственные издательства уже разваливались, и сборник увидел свет благодаря почитателям творчества Виктора Фёдоровича. Какой-то предприниматель, кажется, из Сергиева Посада – родины Бокова – вложил в издание деньги и весь пятитысячный тираж подарил автору.
«Стою на своём!» я прочитал в тот же вечер. Ни в одной из предыдущих книг не было столь много биографических подробностей – о пребывании в ГУЛАГе, куда Виктора Бокова сослали по необоснованному обвинению, о дружбе с Андреем Платоновым, о проводах Марины Цветаевой в Елабугу, о поддержке его, молодого поэта, Борисом Пастернаком, о любви к поэзии Сергея Есенина…
Будучи в Москве осенью 1999 года, я купил в магазине на Арбате небольшой сборник Виктора Бокова «Стихи из Переделкино», изданный к 85-летию поэта. С удовольствием читал серьёзные и озорные строки, дышащие душевным здоровьем и молодостью. Предисловие к книге написал поэт Александр Бобров, который неоднократно бывал на Белгородчине. Приятной неожиданностью было и то, что оформил издание известный фотохудожник, уроженец Белгородчины Павел Кривцов. Что ещё удивительно: снимки он сделал 5 августа 1999 года – значит, очередную годовщину освобождения Белгорода от немецко-фашистских захватчиков Павел отмечал вместе с Виктором Фёдоровичем на даче поэта.
О «Стихах из Переделкино» я написал в областной газете «Смена», напечатал в ней и стихи Бокова, а номер с публикацией отправил поэту. В конверт вложил и свою книгу «Крестный путь». Через какое-то время пришло письмо, напечатанное на старенькой машинке с западающими буквами, тщательно поправленное шариковой ручкой. Привожу его с небольшими сокращениями:
«Дорогой Валерий!
Твоя бандероль принесла мне радость. Я раскрыл книгу, подаренную мне, сразу всю её пролистал, везде с ходу «попробовал» и понял, что это настоящее. Я так разволновался, что сразу написал ответ в стихах.
Рецензия, вернее, боковское «окошечко» получилось очень ёмко и убедительно. И выбрал ты то, что надо.
Конечно, я прочту всю книгу внимательно и ответственно. Я предвкушаю, что она прозвучит для меня трубным призывом в поход.
Я активно каждый день пишу. Пишу без оглядки и страха. Чего мне теперь бояться, если я и при Сталине не струсил и в застенке писал, и бродя после отбытия срока по Руси, не кривил душой. Премий у меня никаких, но люди на мои вечера ломятся. Это и есть моя премия.