Каждый – автор своей неоконченной пьесы.
И, снимая слой грубого дёрна,
Мы судьбу обнажаем и сладим с ней, если
Отделим в срок от плевел зёрна.
Истолчём в муку, испечём хлеба –
Пусть лишь годные для воробьёв и собак.
Человек причастился... И сбросил оковы,
И пчелой зажужжал он над именем новым.
Перевод Анастасии ЕРМАКОВОЙ
Терновый венец
Жизнь утекает, как песок, – так что же делать?
Ни милости не будет, ни пощады.
Земная слава пахнет горьким и горелым.
Бежать за ней? Конечно же, не надо.
А надо бы успеть законопатить стены
И кровлю ветхую подправить до зимы.
С долгами рассчитаться непременно:
А вдруг ещё пойдёшь просить взаймы.
И – заходить почаще бы к Ивану,
Он болен, одинок, любая болтовня
Ему не то чтобы небесной манной,
А – мировыми новостями дня.
Простое, важное, как прежде, делать надо:
Пахать и сеять и беречь родное поле.
Ведь я хозяин и отец, и свой порядок
Я никому нарушить не позволю.
…Но дух томится, в теле заключённый,
Он прорывается на свет сквозь темноту,
И я, чтоб чистым встать пред Божеским законом,
Венец терновый на главу себе сплету.
Перевод Федота СМУРОВА
Сибила АЛЕКСОВА
Тревога
Лишь стоило расшевелить
нелепую тревогу,
что я есть, –
как в тот же миг одной
мне становилось тесно.
Отдёргивало небо
от меня всю синь свою,
лишало меня веры
в детские ответы.
И день горчил,
как вызревший в неволе плод.
Я подбиралась к женщинам, сидевшим перед домом,
к домашним платьям их и чистым разговорам,
в которых даже малость – это очень-очень много.
Где даже малости хватает, чтобы жить.
Насытившись десертом старых сплетен,
я затихала, занырнув в уют огромного безвременья.
На лак облезлый глядя на ногтях,
на дне половника я засыпала тихо.
А надо мной порхали звуки. Все думали, что я мала,
что разговоры женские струятся, не касаясь...
И голод смыслов тайных утолив,
я возвращалась в сад,
бежала покормить внезапно помудревших кур.
Ладошки полные спокойствием и просом.
И так – до новой, подступающей тревоги.
Комната моей прабабушки
Раз день весенний вырос уже так,
что заглянуть в окошко бабушкино может,
то он заскочит и побелит чисто стены.
И лишь сейчас я вспомнила, как там широко.
В иголки ржавые лучи, как нитки, вдеты.
И паутина в швейной той машинке онемевшей.
Но я же знаю, стоит лишь открыть
в кладовку дверцу,
как там найдутся для меня и марципан с халвой,
и твёрдые орешки.
Из нор мышиных запахи пробрались,
и вижу я: мы на кровати с бабушкой сидим.
О чём мы говорили и во что играли
в часы полуденные, светлые такие?
Возможно, в своей старости была она
гораздо искренней, чем я.
...Внезапно солнце отлепило нос от стёкол
и комнатка свалялась, как носок из шерсти.
И на меня нахлынула вина, и я была
у родственников мёртвых частой гостьей:
вина за то, что я тогда была не очень
хорошей внучкой и послушной деткой.
Перевод Марии БОРИСОВОЙ
Георгий АНГЕЛОВ
Писатели
Водки – залейся. Кричат эрудиты.
Тучи, конечно же, пыли в глаза.
Позы оракулов, ныне забытых,
Психов и рыцарей; словом – буза.
Всюду очкарики и юмористы.
Кто-то заходится в приступе слов,
Слышится: «дискурс», «Платон», «модернисты».
Множество, множество лысых голов.
Острые шуточки. Вздохи «со смыслом».
Мечтанья о мякоти женских тел.
Наверно, никто бы не смог перечислить,
Какие он книги «друзей» одолел.
Чужды они мне, как иудаизма
Заветы для верующих христиан, –