Чтобы спасти от гибели не в меру страстного брата, к Анджело приходит Изабелла (Евгения Крегжде), собирающаяся постричься в монахини. Поначалу исполненный праведного гнева наместник глух к её мольбам. Но девушка, даже не пытающаяся предложить ему самую ходовую валюту для «выкупа», пробуждает в никогда никого не любившем мужчине вожделение, гораздо более острое, чем то, что может спровоцировать изощрённое кокетство. И праведник падает в объятия греха, предлагая Изабелле продать за свободу брата собственное тело. Крегжде хоть и молода, но несколько дотуминасовских работ свидетельствуют о том, что в её силах передать глубокие переживания, не прибегая к внешним эффектам. Увы, роль Изабеллы являет собой череду истерик разной степени интенсивности. За криком голоса души совершенно не слышно.
Изабелла наивно полагает, что брат её не согласится купить жизнь ценой чести сестры, и отказывает Анджело. Но Клавдио, поначалу пытающийся быть благородным, умирать всё-таки не хочет и уговаривает сестру взять на душу грех, который и грехом-то не будет, поскольку порождён не похотью, а насилием. Вот бы где развернуть психологическую баталию между персонажами, но актёры проводят эту сцену только как иллюстрацию к режиссёрскому постулату «все люди сво…». Переодетый монахом герцог проникает в темницу, узнаёт об ультиматуме своего ставленника и предлагает Изабелле идеальный выход из ситуации: вместо неё к сластолюбцу пойдёт некогда брошенная им Марианна, которая его до сих пор любит. Но Анджело, не распознав подмены, всё равно отдаёт приказ о казни Клавдио, опасаясь, как бы тот, выйдя на свободу, не отомстил ему за поруганную честь сестры. И герцогу-монаху снова приходится отправиться в тюрьму, чтобы организовать очередную подмену. Голову Клавдио, затребованную наместником в качестве доказательства исполнения приговора, должна заменить голова другого узника.
По ходу всей этой истории на сцене и под ней возникает несколько весьма колоритных персонажей, правда, тоже больше «иллюстрации», чем люди из плоти и крови (самым естественным среди них оказывается Тюремщик – Артур Иванов). Но вся эта кутерьма нужна режиссёру для одной-единственной цели – опровергнуть Шекспира. Старина Вильям завершил свою пьесу счастливым финалом: Анджело разоблачён и в качестве воздаяния должен жениться на Марианне, Клавдио возвращается к своей Джульетте, получающей мужа себе и отца своему будущему ребёнку, а сам герцог предлагает руку и сердце Изабелле. Такого благолепия режиссёр вынести не в состоянии. И он делает весьма провокационный ход: выкинув весь пятый шекспировский акт, он оставляет из него три фразы герцога, признающегося в своих чувствах Изабелле, но обставляет всю сцену точно так же, как и сцену домогательств Анджело, надо отдать ему должное, решённую весьма эффектно. И плевать ему на то, что замысел драматурга пущен коту под хвост. Собственные убеждения дороже.
Ну хорошо, пусть г-н Бутусов считает наш мир помойкой. Пусть не верит в то, что во власти могут быть приличные люди. Пусть не признаёт, что хоть что-то в нашей жизни может измениться к лучшему. Из всех этих «правил» имеются исключения. И не такие уж малочисленные. Однако каждый имеет право на собственные убеждения. Только Шекспира-то зачем калечить? Кстати, елизаветинская эпоха, к коей тот принадлежал, тоже не отличалась нравственной чистотой и высокими идеалами. Но и пребывая в «мрачном, циническом» периоде своего творчества, Шекспир не отказывал ни себе, ни зрителю в праве на надежду. Пусть зыбкую, пусть призрачную, но всё-таки надежду.
Для утверждения собственного мировоззрения режиссёру даже необязательно было бы обращаться к современной драматургии, которая целиком и полностью на его стороне. Достаточно было сделать Виченцо боссом какой-нибудь компании, Анджело – его заместителем, Изабеллу – сестрой менеджера среднего звена, и всё. Тогда хоть можно было бы спрятаться за спасительное «по мотивам». Трудно заподозрить Юрия Бутусова в неуважении к Вильяму нашему Шекспиру. Но хочется…