– Что не нравится в современном литературном процессе?
– Ну отчасти я ответил на этот вопрос выше. Но если подумать, то литературный процесс не может нравиться или не нравиться, им невозможно управлять. Его или нет, или он есть. На мой взгляд, в 1940–1950-е его не было, и я ничего стоящего из того времени вспомнить не могу. «Мастер и Маргарита», «Тихий Дон», домученное окончание «Хождений по мукам», а дальше – два десятилетия тьмы, освещённой единичными вспышками.
Конечно, жаль, что не все достойное того, что могло бы оказаться в центральных журналах или выйти в издательствах, действительно публикуется. Что-то талантливое, а может, и гениальное остаётся на листочках и в компьютерах авторов. Но так было всегда, с этим ничего не поделаешь.
– Но у издательств и редакций журналов свои критерии при отборе материалов, одного авторского таланта тут мало, а вот формат имеет значение. Да и потом, ну нельзя же публиковать всё подряд.
– А я бы публиковал всё подряд. Выпускал бы любой текст книгой в тысячу экземпляров. Девятьсот предлагал бы читателю, а сто рассылал по специальным хранилищам. Современникам не всегда ясно, талантлива вещь или нет, случается, по-настоящему новое, грандиозное заносится в разряд бреда и графомании.
Я вообще не признаю термин «графомания» в том значении, в каком его чаще всего употребляют. Даже в самом слабом тексте обязательно найдутся две-три фразы, словесный оборот, которые у меня лично вызывают зависть и желание их украсть. Я считаю, что каждому человеку есть что сказать, и каждый, на мой взгляд, должен написать свою книгу. А уж читатель разберётся, стоит она того, чтобы жить, или ей суждено пылиться в архиве. Конечно, и критики какую-то лепту в это внесут. Но книга должна так или иначе существовать в природе.
Сегодня очень много книг, очень много авторов. Одни модные, другие почти незаметны. Но их много, и это отлично.
– Ты удовлетворён вниманием к своей персоне или считаешь, что о тебе недостаточно пишут критики?
– Да, удовлетворён. Внимания даже чересчур много. Критики в последнее время ругают не так часто и резко, как это было, например, после выхода моей первой книги или после публикации повести «Вперёд и вверх на севших батарейках». То ли я сам как-то меняюсь, подстраиваюсь под критику, то ли это критики ко мне привыкли. И в том, и другом случае это для меня, конечно, минус. Человек редко ощущает в себе изменения, почти никто из заболевших душевной болезнью не понимает, что сходит с ума, «Наполеоны» в психиатрической клинике искренне считают себя Наполеонами. Поэтому сложно оценивать себя и отношение к себе.
Встречаясь с собратьями по перу, мы редко говорим о литературе, о текстах друг друга – есть много других тем. Иногда кто-нибудь укажет на ляп, нестыковку или скажет, что написал «мощную вещь». За это я им благодарен.
– На твой взгляд, современные русские писатели отражают действительность? Будут ли по их книгам впоследствии судить о прошедшем времени так, как по произведениям, допустим, Чехова, Куприна, Бунина?
– На мой взгляд, писатели всё сильнее забиваются в свои кабинеты и потому пишут или по мотивам своей дописательской биографии, или абсолютно из головы. Появляется много действительно талантливой молодёжи, которой есть что сказать, но чаще всего материала хватает лишь на одну книгу, на две-три повести. Затем человек вливается в писательский цех, устраивается в газету или журнал (ради прокорма) и пишет уже слабее в плане достоверности, хотя его слог, стиль нередко оттачиваются… Писателей, которые бы оставались внутри реальной жизни, я не знаю. Разве что Михаил Тарковский…