вода едва прикрывала...
Наконец-то земля!..
Мы упали, теряя рассудок, –
и сердце пропало,
и белого света не стало.
Я свалился под старую ель...
Шёл сорок второй,
был месяц апрель...
2.
Речка – узкая-узкая,
хрупкие льдины
плывут, похрустывая.
Речка чистая-чистая –
без кровиночки,
по берегам –
пушистые хворостиночки.
Пьёт из речки сама весна:
«Ах, как вода вкусна!»...
Зовёт, зовёт нас
синь-река:
«У меня вода голуба, сладка,
вы устали в последнем бою,
я вас умою и напою...»
Ах, ты речка, речка –
доброе сердечко,
мы бы душою
к тебе прильнули,
мы бы губами
к тебе прильнули,
да не пускают
немецкие пули.
Речка узкая-узкая,
наша речка – русская.
Ах, ты речка, речка,
трава-повитель...
Шёл сорок второй,
был месяц апрель...
3.
Лейтенант Костромин
командует:
– Вперёд!
Лейтенант командует,
а цепь не встаёт.
До речки шагов
не более ста,
но стрельба из-за речки
очень густа,
и речная вода
холоднее льда,
и патронов – в обрез,
и сил – в обрез,
и жить хочется позарез.
Лейтенант Костромин
снова кричит:
– Вперёд!
Лейтенант кричит,
а цепь не встаёт.
Лейтенант Костромин
в упор на меня глядит:
«Ты комсорг,
вставай и веди!..»
Я не зову никого,
не веду,
я просто встаю
и к речке иду,
думаю грустно:
«Ну что, боец,
вот и тебе –
геройский конец...»
А пули звенят,
а пули грозят,
а пули приказывают:
– На-з-з-з-з-з-ад!
А я уже в речку
по пояс вхожу,
винтовку, подсумки
повыше держу.
Вода уже льётся
за воротник,
всё тело моё,
как безумный крик,
я будто глотаю
лёд из огня,
будто вбивают
гвозди в меня.
Еле вползаю
на берег крутой,
затвор у винтовки
тугой-претугой.
И слева – палят,
и справа – палят...
Да сколько же силы
у наших ребят?!
Речка давно
где-то там за спиной,
опять в меня входят
жажда и зной...
Боже, забыл я
из речки напиться...
Лейтенант Костромин
кричит:
– Закрепиться!
Я лежу под берёзой
без воды и без хлеба,
пар от меня
тихо уходит в небо...
А дома под крышей
трезвонит капель...
Шёл сорок второй,
был месяц апрель...
4.
Без штыка на фронте –
не прожить,
он может всё –
напарник верный:
колоть и бить,
вскрывать консервы
и перемёрзлый хлеб крошить.
Прости, берёза!
Штык вонзился в ствол,
из раны сок холодный
брызнул,
и был тот сок –
посланцем жизни,
и был тот сок,
как хлеб на стол.
Мне берёза
матерью была,
а я – её грудным младенцем.
Я пил, и крепло моё сердце,
и сила юная росла.
Вот так,
в канун вишнёвого цветенья,
я отмечал свой
день рожденья.
Ах, двадцать, ах, двадцать,
годок золотой...
Был месяц апрель,
шёл сорок второй...
Прокомментировать>>>