Рок, одним словом.
Ну, горе родителей пропустим, разговор не о них, обо мне. Спасибо им, конечно, за всё. Хотя иногда думаю: а почему меня не спросили, хочу ли я всего этого… Даже, было время, ненавидел их, особенно мать, за все мучения, которым она меня подвергала с врачами и физкультурниками. Только теперь начинаю понимать, каково ей было…
До семи лет я не то что ходить, но и стоять не мог, и даже сидеть не мог, если меня не придерживали. На ноги поставили в одном санатории в Крыму. Родители посылали меня туда каждый год. Не испытываю никакой благодарности ни к врачам, ни тем более к медсёстрам. За свои ноги я заплатил такими страданиями и унижениями, что если бы мог выбирать, то уж лучше сидел бы в коляске. Что там было такого страшного? Ну, представь, что тебя привяжут к холодной доске на три часа, потом будут пару часов выворачивать руки и ноги… И всё время при этом ругать, пугать, обзывать и насмехаться. Хочешь в такой санаторий? Нет? Правильно.
В школу я пошёл на своих двоих. Так же, как хожу сейчас – мотаясь, волоча ноги, этакая дёрганая русалочка на хвосте. Или, если хочешь, дрессированный тюлень. В классе меня прежде всего поразили дети – быстрые, смелые, красивые… До школы я считал, что все дети хромые и мычащие, а стройные и красивые – только куклы. Я ведь с обычными детьми почти не общался, когда мы с мамой выходили во двор, со мной никто не играл. Так же и в школе – на меня смотрели со страхом или вообще не смотрели. С учёбой так ничего и не вышло, хотя папу как раз тогда ещё больше повысили, показывали по телевизору, директорша говорила с ним с большим почтением…
Писать я не мог, учителя не понимали, что я говорю, – да и ты, наверно, не всё понимаешь. Ладно, проехали, у воспитанных людей всё равно ничего не узнаешь… По лестницам ходить я тоже не мог, даже перебраться через порог класса было не по силам. Так что пришлось учиться дома, с приходящей учительницей. Стерва была ещё та. При родителях сюсюкала, а без них щипалась. Мне ужасно хотелось в школу, к тем весёлым детям, дома было одиноко, скучно. Тогда-то я первый раз и осознал, что я не как все, и стал допытываться у мамы: почему я такой?
И как только понял, что я другой, я стал ужасно этого стесняться. Стесняться самого себя, голоса, походки, лица, рук. Чем старше я становился, тем заметнее был в толпе. Хулиган, или пьяный, или просто тётка в магазине могли сказать: «Чего выпучился, чего дёргаешься, чё мычишь, чё выкаблучиваешься, калека, кретин косолапый, чучело кривоногое». Добрых детей и взрослых я почти не встречал. Не замечают – уже и за это спасибо. Вот тогда я и стал таким замкнутым. А что толку быть открытым, если от тебя все отворачиваются? Я понял, что кроме папы и мамы никому не нужен и не интересен. Они меня любили безмерно – и жалели без меры. Bсё, на их взгляд, мне было нельзя, каждая мелочь таила опасность: могу упасть, ошпариться, подавиться…
В общем, родители изо всех сил внушали мне, что я больной и беспомощный инвалид, и я, конечно, не мог им не верить. Когда подрос, начал грубить, а потом был период, когда я вдруг решил, что могу вылечиться. Как раз началась перестройка, родители по-настоящему разбогатели, и вокруг зароились, замельтешили гиены – психологи, целители, профессора, даже академики. Родители стали повторять истории про чудо-исцеления, типа того, как один дэцепэшник стал оперным певцом и получил чёрный пояс по карате. Я тоже поверил, всё мечтал: вот иду я по улице, у меня такая красивая, свободная, уверенная походка, девушки спросят, как пройти, а я им оперным баритоном: пожалста, вот тут Эрмитаж, за углом… Много меня снова помучили, много родители переплатили… Что самое смешное – все эти наукообразные гиены советовали совершенно противоположные вещи и поносили один другого. Знахарь Распутьев поносил целителя Насрулбекова, профессор Шарлатанский академика Козявкера… Как ты думаешь, помогли они мне? Правильно думаешь.
Живу я с родителями и теперь. Друзей настоящих у меня нет. Приятелей, особенно желающих выпить за мой счёт, прокатиться на моей машине с девочками, – тех хватает, конечно. Но друг у меня один – компьютер. А что я люблю, так это природу. Лес, озеро, поле. Птичек, кошек. Ни одна кошка или собака не заподозрит, что я не такой, как все. И солнце светит мне, как всем, и дождь, и ветер несут мне прохладу, как всем… Если даже заливают, опрокидывают, бьют в лицо – всё равно как всем, без всякой дискриминации.