Чего вдруг вспомнилось? Да в связи с попаданием романа эстонского автора Андрея Иванова «Путешествие Ханумана на Лолланд» в короткий список Русского Букера. Совпадение почти пугающее: два юных джентльмена путешествуют. Пусть по Дании. И пусть джентльмены не отечественного разлива, а один, Юдж – эстонец, другой – Ханнуман, индус. На жизнь зарабатывают… Правильно: воровством и мошенничеством. Или копаясь на помойках. Среди таких же бессмысленных бедолаг. Лелеющих сначала мечту добраться до Америки, а потом – хотя бы до датского острова Лолланд. Куда они доберутся – неважно. Скорее всего – никуда. Потому что в них нет главного – той сумасшедшей жизненной энергии, которая так привлекала в героях «Бена». Герои Иванова всю дорогу (ведущую в никуда) рефлексируют в бесконечном диалоге. И если в начале романа им ещё сочувствуешь, то далее – просто раздражаешься. А их частое пребывание на помойках начинает вызывать и физическое отвращение.
Да и написан роман неряшливо. Вот описание Дании: «…за окнами, как в аквариуме, сутулые старички, пугливо пилящие ножичком сосиску». Так и хочется уточнить: все эти старички пугливо пилят одну сосиску?! Описание продолжается в том же духе: «Пригожий киоск с конопатой девчушкой на перекрёстке». Кто на перекрёстке: киоск, конопатая девушка? Требуется колоссальное и весьма нездоровое воображение, чтобы представить такую картину: «У неё были большие скулы, огромные соски, как гусиная лапка». Примеры можно множить.
При том, что, говоря о романе «Больше Бена», критики отмечали: «Язык, которым написан роман, предвосхитил весь бум вокруг ЖЖ. Форма, выбранная авторами, – дневник с претензией на литературу, сочетание художественной прозы с уличным жаргоном и вольной пунктуацией. Фактически роман «Больше Бена» стал предтечей языковой революции, связанной с сайтом udaff.com, «олбанским языком» и понятием «падонок».
О восприятии героев «Ханумана» выше уже сказано. А как они относятся к окружающим? «Всю кишку подземного перехода забило г… пассажиров с какими-то мешками» (отточие поставлено мною. – А.Я.). И ещё: «Эти люди похожи на марципановых кукол,» – говорил Хануман. Я с ним соглашался. Самое противное было то, что у этих кукол были глаза, они всё время пялились».
А как герои оценивают себя? Думаю, можно догадаться: «Мы же явно не вписывались в шаблон. Мы не были похожи на людей, которым с детства объяснили, где право, где лево, что делать можно, а чего нельзя». На самом деле они точно такие же, как десятки тысяч эмигрантов, почему-то уверовавших, что в Европах и Америках их ждут с распростёртыми объятиями и распахнутыми кошельками. Кстати, и обитают герои романа Иванова в лагере для многочисленных переселенцев, ожидающих виз в миры с молочными реками.
Впрочем, героями их можно назвать только с литературоведческой точки зрения. С жизненной они – типичные мелкие паразиты с крупными амбициями. О чём Юдж, по совместительству ещё и литератор, в отчаянии вопиет: «Меня это нервировало: оказывалось, столь многие пишут! Чуть ли не каждый третий! Каждый, кто хоть сколько-то умеет писать! Чуть научился попадать по кнопкам, так сразу же пишет! И пишет не что-то там, а книгу! И не какую-то там, а эпопею! Да! Каждый второй! И уже метит на Букера! Каждый второй! Пишет или уже написал, или вот-вот напишет книгу!»
Кстати, о попадании в Букер. В романе Иванова обсценная лексика присутствует. А мне в одном издательстве популярно объяснили, чем отличается коммерческая литература от серьёзной. В последней нет нецензурных выражений. Всего-навсего. Логический вывод отсюда: появление коммерческого «Ханумана» в шорт-листе Букера никак логикой не объясняется. Поскольку в положении о премии ясно сказано, что цель её: «Привлечь внимание читающей публики к серьёзной прозе, обеспечить коммерческий успех книг, утверждающих традиционную для русской литературы гуманистическую систему ценностей». Ну с «традиционной для русской литературы системой ценностей» тут, по-моему, тоже всё предельно ясно.