И обе допытывались – что понравилось, а что нет. Небольшая, на пять, на десять минут, но беседа заставляла немножко иначе читать книгу.
Что касается преподавания, у нас была в старших классах хорошая учительница, которая устраивала суды над героями. Судили «Героя нашего времени». Говорили про Печорина: «Ах, он холодный эгоист». Но были и защитники Печорина. Были прокуроры, они его обвиняли. Получалось представление или пьеса. Это заинтересовывало класс – удастся защитить или не удастся. Было чтение стихов наизусть. Были девчонки, которые замечательно читали, со слезами в голосе, им аплодировали. Речи взрослых тогда, то есть преподавателей, не литературы, а математики, физики, химии, биологии, отличались цитатностью. «Любви все возрасты покорны»… – это могло прозвучать на уроке химии, допустим, биологии. Взрослые оснащали свою речь цитатами, это выходило непроизвольно.
Мелихов. По цитатам люди ещё и опознают человека своей культуры. Цитаты – это и своего рода пароли. И эти знаки культурного, национального единства мы отдаём – даже не знаю за что, и чечевичной похлёбки особой не видно.
Гранин. Да, просто звучала выразительная, красивая речь. Сейчас тоже цитируют, но в основном что-нибудь из кинофильмов.
Мелихов. А какие учебники тогда были? В тридцатые годы всем как будто заправляла идеология…
Гранин. Не помню.
Мелихов. То есть они следа в вашей памяти не оставили?
Гранин. Интересно, что именно запомнилось – суды, художественное чтение и толкование. Были литературные споры вокруг Толстого, Достоевского, Чехова…
Мелихов. Мне казалось, «архискверный» Достоевский был не допущен.
Гранин. Программа была всё-таки более свободной. И толкование тоже. Например, читали Лермонтова «Белеет парус одинокий» и объясняли, кто как понимает это стихотворение. «А он, мятежный, ищет бури…» – какой бури? Ведь это же не просто парусник.
Мелихов. Конечно. Иносказание, символ.
Гранин. А какую бурю может искать человек и зачем? Что значит «Как будто в буре есть покой»? Буря – это несчастье. Или это потребность человека? У каждого было своё толкование.
Мелихов. А об эстетической компоненте шла речь? Скажем, о том, что в стихах главное музыка, стиль, образы?..
Гранин. Наверное, насчёт образа – да, но вот эта технология, рифма в поэзии, музыка, ритм, там, хорей, ямб, гекзаметр и т.д. – этого я не помню, наверное, было что-то, но это меня лично не привлекало. Меня привлекало то, что стояло за этим стихотворением и почему оно волнует человека. А ещё – чем Пушкин отличался от Лермонтова, а Лермонтов от Блока и т.д. «Стихи о Прекрасной Даме» – что это за Дама? Существует она или это мечта? И вот возникал разговор всего класса. Это было интересно.
Учительница наша ещё привлекала тем, что уходила за пределы школьной программы. «Ну как ты не читал Флобера, Шекспира? – спрашивала. – Да боже мой, что ж ты! Ты же образованный человек!». Кроме того, она организовала литературный кружок. И вдруг все стали писать стихи. Оказалось, что в этом возрасте, 9–10-й класс, когда любовь уже полыхает, обязательно надо писать стихи, потому что нельзя изъясняться в любви прозой, это невозможно, можно только стихами, и разного размера – от частушки до, понимаете, какой-нибудь там…
Мелихов. Сонета.
Гранин. До оды. Это литературный кружок, который увлёк всех. У нас проводились олимпиады математические и физические, были хорошие преподаватели математики, был замечательный физик, биолог… Хорошие преподаватели были, все, кроме химии, преподавательницу химии мы называли Щёлочь. Но литература влекла всех.
Мелихов. Это в то время, когда Петроград стал уже Ленинградом?
Гранин. Да, это уже был Ленинград.
Мелихов. А вот те репрессии после убийства Кирова, как они отразились на вашей жизни?
Гранин. Арестовывали родителей, а за ними исчезали дети. То есть их высылали из Ленинграда. После убийства Кирова было выслано сорок тысяч.
Мелихов. А на уроках это чувствовалось? Подавленность какая-то или чувство, что нам не до книг сейчас, слишком уж жизнь страшная?