Я, помню, году в 97-м пол-Москвы обошёл в поисках отечественных лампочек. В магазинах изобильно лежали импортные в аккуратных коробочках. А нашенскими торговали на прокуренных толкучках: бедных сирот не пускали в высший свет торговли, в мир брендов и евроремонта. Тем временем в бывших цехах МЭЛЗа торговали китайским и турецким ширпотребом. Какое уж тут «Ура!»? Wow!, да и только. Закрытые цеха – это не только удар по отечественному производству. Это пополнение армии бомжей, алкоголиков, преступников на несколько поколений вперёд. Сейчас у нас не считается зазорным проповедовать врождённое неравенство людей: дескать, всё предопределено, одни должны торговать нефтью, другие – спиваться к тринадцати годам. Генетика! «Генетика» стала аргументом, превращающим нас в лежачих камней. Самое страшное, что нам предлагают смириться и разувериться в силе Просвещения, в силе воспитания. В уголовных колонках свободной прессы публиковались занимательные истории: в пьяной драке сын зарезал отца и мать. За два года до преступления закрылся завод, где работал глава семьи. Дешёвая ельцинская водка продавалась круглосуточно в шаговой доступности… Об этом я вспоминал, когда видел на прилавках импортные лампочки.
Я не призываю к железному занавесу а-ля чучхе. Импорт даже полезен в тех случаях, когда «Шишков, прости, не знаю, как перевести». Но мы потеряли меру в увлечении импортным товаром и заёмными образами. Перенасыщенное иностранщиной бытие определяет искажённое сознание. Не оседлое, а кочевое. Если мы даже эмоции выражаем английскими возгласами – разве могут молодые честолюбцы не стремиться в столицы мира? С малых лет для них самое родное, самое священное место на земле, от которого замирает сердце, – не Красная площадь, а какой-нибудь парижский или нью-йоркский глянцевый уголок.
Эту картинку они видели в детских журналах, а самые счастливые уже побывали с родителями возле Сакре-Кёр, на Канарах или на Манхэттене и рисуют эти чудеса света в школьных альбомах. У каждого уже есть любимые эпизоды из американского кино – необыкновенно эффектные. Любимые – это полбеды. Хуже, что они стали для многих из нас родными. И кто разберёт – где здесь всемирная отзывчивость русского человека, а где порабощение? Поэтому я радуюсь, когда премьер-министр России поёт «С чего начинается Родина» и поигрывает цитатами из фильма «Щит и меч», в котором Станислав Любшин сыграл, пожалуй, лучшую роль в истории остросюжетного кино. Ни у Хичкока, ни у Копполы актёры не демонстрировали таких крепких и тонких кружев. На тех глубинах, где работал в 1968 году Любшин, у них кровь горлом пошла бы.
Когда мы начали говорить Wow!? Многие считают предперестроечный Советский Союз страной обречённой. Не могу с этим согласиться. Страна могла прийти к новому взлёту в производстве, в науке, в культуре, сохранив социалистическую систему. Несправедливо называть эпохой застоя времена геолога Козловского, космонавтов Гречко и Джанибекова, времена Тихонова в хоккее, Злобина в строительстве, Григоровича в балете, времена буровиков Шакшина, Левина, Петрова… Можно долго перечислять славных оружейников, писателей, артистов, инженеров, бригадиров, которые реализовались в годы «застоя» никак не вопреки, а благодаря той самой системе. Но в первые же годы перестройки созидательный труд оказался на задворках общественного внимания. Время короновало других героев – авантюристов и ловкачей, провокаторов и ораторов с проливной слюной. Это столбовая дорога к одичанию, и в 1992 году начался настоящий – без кавычек – застой для науки, промышленности и культуры. Но, конечно, и советская реальность не пахла сплошь фиалками. Худшее, что было в СССР в последнее десятилетие его существования, – это бытовое низкопоклонство перед Западом. Самой престижной школьной дисциплиной стал иностранный язык. Не физика и алгебра, помогающие нам создавать ракеты и самолёты.
Не русская литература, лучше которой нет на Земле. А Еnglish, ведь он давал возможность крутиться рядом с иностранцами и прыгать по заграницам. Такая система ценностей: не ракеты и книги, а джинсы и видеокассеты. Кто-то, конечно, увлекался английским из высоких побуждений, но основным мотивом, увы, была фарцовка. Образ Михалкова: «С умилением глядят на заграничные наклейки» – с каждой пятилеткой становился всё злободневнее. И лукавит стиляга из пьесы Славкина, который напустил сарказму: «Тридцать лет им понадобилось, чтобы понять, что кока-кола – это просто лимонад». И кола, и джинсы были не просто лимонадом и штанами, это кукиш и фетиш. Это козыри в идеологическом преферансе. Но главное – фетиш.