В иерархии движения жанров от простоты к сложности Ю. Лотман в «Структуре художественного текста» выделил такое расположение: «разговорная речь – песня (текст + мотив) – «классическая поэзия» – художественная проза». Если пытаться применить эту схему к творчеству Гаврилова, становится понятно, что автор стремится двигаться в обратном направлении, максимально упрощая собственные произведения. То есть в его случае происходит движение от художественной поэзии со всеми остановками до разговорной речи.
Сознательно сокращая запас используемых красок, оттенков, слов и их сочетаний, автор делает акцент на том немногом, что остаётся. Каждый слог оказывается смысловым, а иначе: «Сдвиг на полтона вверх – пустота. Сдвиг на полтона вниз – пустота». Выход за пределы этой пустоты к предельному смыслу – одна из целей Гаврилова, когда слова вбирают в себя не одно значение, а множество и суть рассказа состоит в контаминации этих множеств.
Пространство прозы Гаврилова – это субъективный мир человека. Рассказ может состоять из диалога, монолога, не иметь сюжета вообще. Всё происходящее извне не получает какой-то конкретной оценки, оно номинально. Читателю в данном случае приходится исполнять роль путника, перемещающегося от точки «А» к точке «Б» без карты, по случайным ориентирам, данным ему Гавриловым. Субъективность сознания выбирает различные, порой кажущиеся абсурдными сюжеты для того, чтобы вычленить их как основополагающие. Герой может вспоминать о не самых приятных случаях в жизни («Памятные даты», «У-у-у»), но даже они имеют свойство преображаться в нечто иное, противоположное данности. Рассказчик выступает в роли шулера, когда, несмотря на то что ему попадаются в руки плохие карты, даже с ними он способен выиграть игру и добиться необходимого эффекта.
Вряд ли стоит следовать каким-то необходимым и принятым в нашем мире ориентирам, чтобы пытаться разобраться в прозе Гаврилова. Правила нашей реальности там не работают, так как пространство прозы писателя – это не конкретное место, это «здесь» и контрастирующее ему «там», точки, не существующие на географической карте. Они выражают, скорее, отношение автора к тому или иному месту, фиксируют перемещение его из знакомого пространства в чужеродное, незнакомое.
Субъективность происходящего обусловливает и сюжет. Со стороны кажется, будто Гаврилов создал такой мир, в котором ничего не происходит. Основой его прозы становятся мелкие бытовые эпизоды. Казалось бы, парадоксально, но даже «Берлинская флейта» не имеет какого-то чётко оформленного сюжета. Разве что её можно интерпретировать как внутреннее переосмысление взаимоотношений одного человека с другим в ритмической форме. Выходит как-то излишне запутанно. Становится ли проще, когда читатель пытается самостоятельно в этом разобраться и сталкивается с потоком сознания музыканта, где воспоминания перемешиваются с музыкой, которую он сочиняет? Повесть существует на границе между музыкальным произведением и прозаическим, и Гаврилов фиксирует в ней момент созидания музыкального произведения, что не может не напомнить модернистские эксперименты с языком в прозе 30–50-х гг.
Вычурная простота, которая бросается в глаза впервые при прочтении произведений автора, оказывается сродни аскетизму. Избавляясь от шелухи слов, ненужных смыслов, метафор, двусмысленности и «красивостей», автор стремится дойти до сути вещей, онтологического смысла бытия. Именно поэтому сюжет для него оказывается не так важен. Важно отношение, соположение одних слов с другими, одних фраз с другими и смыслов, возникающих при таком сочетании. Именно так формируются вариативность и многозначность тех смыслов, которые возникают при сочетании привычных читателю слов. Например, отношение к факту и оценке этого факта обыгрывается в рассказе «В Крым хочешь?». Рассказ строится на противопоставлении конкретных вещей субъективным представлениям о них других людей: рассказы писателя и их оценка его знакомым; красота родного края и «фокусы», по мнению художника; отношение писателя к реальности и оценка этой реальности читателем («Но для этого ты уже сейчас должен духовно подготовиться, изменить, так сказать, свой взгляд на мир, отказаться от своего вечного пессимизма. Напиши что-нибудь с в е т л о е, и ты поедешь в Крым!»); мнение психолога и его интерпретация писателем. Две финальные фразы: «Норма есть чисто статистическое понятие. А Крым есть полуостров» – говорят в пользу относительности оценки того или иного факта и множественности точек зрения на одну и ту же вещь. При этом любая субъективная оценка оказывается ограничена фактической, бесспорной информацией. На противопоставлении человеческой субъективности и фактической реальности бытия строится бóльшая часть произведений Гаврилова.