Текст утратил своё значение. Пишущие не читают друг друга. Об этом можно было догадаться хотя бы потому, что сам я не читаю подавляющего большинства современных авторов. Но когда не читаешь сам, всегда наивно полагаешь, что кто-то другой читает. Или хотя бы читают своих сверстников. Или авторов одного с собой круга. Ну, может быть, всё-таки читают своих друзей. Но и это не факт.
Ведь прочесть – это не значит пробежать глазами. Прочесть – это не просто читать, а вчитываться, вживаться, сосуществовать. И тут определяющим является, насколько существен сам по себе тот или иной текст. Насколько факт его существования или несуществования играет для читающего какую-то ощутимую роль, что-то меняет для него в жизни.
Можно, конечно, бить себя в грудь и клясться, что читал того-то и того-то. Даже процитировать на память пару строк. Но, что бы ни говорили, факт остаётся фактом. Ни один текст не находится в центре нашего внимания. Нет ни одного, вокруг которого вертится наш интерес, который обладает очевидной центростремительностью, вызывает сумятицу притяжений и отталкиваний. Никто не скажет: вот текст, ради написания которого стоило жить.
И тут трудно упрекнуть кого бы то ни было в недобросовестности. Просто текст сам по себе утратил силу притяжения. Его функциональность сузилась. Он стал предлогом для существования авторов, для самоощущения их таковыми. И не более того.
Надо честно сказать: сегодня нас волнует не текст того или иного автора, а кого упомянут в том или ином претендующем на престижность списке, кто попадёт в шорт-лист той или иной премии, кого включат в ту или иную антологию, куда тебя пригласят или не пригласят выступать. И ещё честнее надо признать, что написанный тем или иным автором тот или иной текст никак на это не влияет. А влияет интегрированность автора в те или иные ментально-поведенческие парадигмы. В результате мы наблюдаем следующую картину: в наше время есть авторы, много авторов, даже чересчур много. И нет текстов.
Казалось бы, не так уж давно Ролан Барт заявил о смерти автора. И вот сегодня с полным на то правом мы можем утверждать нечто прямо противоположное. Автор жив. Ну если не автор, то множество авторов, целая армия. А вот текст умер.
Боюсь показаться старомодным, но смерть текста вызывает у меня некоторое сожаление. Дело не только в том, что я продолжаю испытывать личную привязанность к покойнику. Если кончина текста не столь же скоротечна, как провозглашённая до этого кончина автора, то мы имеем нечто, меняющее смысл эволюции.
Потому что текст – это прямое продолжение эволюции, прямое продолжение скелетов динозавров и других ископаемых видов. Если б не их скелеты, сам факт их существования оставался бы нам неизвестен. Генерируя плотную костную субстанцию, живые организмы не только опирались на неё в борьбе за выживание в синхронном времени их жизней, но сумели выйти в диахронное измерение, сохранить о себе память и после своей гибели. В этом уже присутствовала идея описания, сообщения или текста.
Текст – это плотная субстанция интеллекта. Нам не нужно выкапывать костей Толстого и Достоевского, чтоб установить факт их существования или восстановить их облик, как в случае с ископаемыми видами животных. Но наше представление о двух этих великих писателях было бы далеко не полным, если б в знании о них мы ограничились одними костями. Да что там неполным – оно было бы просто не представляющим почти что никакого интереса. Потому что восстановление физического облика Толстого с Достоевским представляет для нас практически гораздо меньший интерес, чем восстановление физического облика динозавров. Но у Толстого с Достоевским имела место одна существенная составляющая, напрочь отсутствующая у динозавров, а именно интеллект, о котором нам ничего не было бы известно, не напиши они соответствующие своему интеллекту тексты.
И если текст – это то, что позволяет нашему интеллекту выйти в диахронное измерение, распространить наше проникновение за пределы нашего физического существования, то тексты сегодняшних авторов написаны так, словно они отказались от своей диахронной функции и ограничились исключительно синхронными потребностями.
Сегодняшним авторам достаточно их сиюминутного существования, они ограничились борьбой за выживание, посмертие их больше не интересует. Или они, может быть, утратили всяческую диахронную мотивацию.