Хороший был журнал «Наш современник». Но, увы, «принципы родной крови» и тут срезали добрые пласты русской литературы, скособочили её. Многие писатели туда не ходоки; отошьют. Унынием несёт с его страниц, где если и чувствуется почва, то неродящая, какие-то мхи и супесь. Давно всё пережито, пережёвано на десятки раз, вяло, пустомясо и безъязыко, и это в наши дни, когда русская деревня особенно, как никогда прежде, упала в печаль и разор, вопит о себе и не находит помощи. Редко когда проклюнется рассказ, родной по национальному чувству, отзывистый, полнокровный, энергический, где всё при месте, не ампутировано штампом. Давно не печатались романы и повести, когда, читая, хотелось бы заплакать, по-коровьи зареветь, удариться в слёзы, когда бы сердце зашлось от последней явленной правды, когда образы во всей полноте открывали бы всю красоту и мятежность природы и русского характера. Только публицисты (Александр Казинцев, Сергей Кара-Мурза, Сергей Куняев и др.) воюют с открытым забралом, но они никак не покрывают своим темпераментом той национально заострённой художественной литературы, которая и делала честь журналу и прославила его.
Публицистика, даже самая злободневная, возбуждает, разжигает ум, сознание; добрая же беллетристика действует на духовное, душевное и сердечное, куда чужой острый ум почти не имеет дороги, но припускает глухого раздражения и тупой боли. Всё вроде бы правда, но так безвыходно, мучительно терзает она, ибо нынешний публицист очень редко намечает путей к сопротивлению, не указывает дороги к спасению… Хороший роман читается долго и трудно; за один раз куснёшь вроде бы и мало, а жевать можно долго. Это мир в страстях, коими очерк обделён. Не та закваска, не те бродильные дрожжи, значит, и не тот хмельной напиток (бражка, пиво, самогон и т.д.).
Но для знания, для затеи, для сердечной полноты, для полнокровной жизни нужны человеку все отрасли творчества, куда скидывается в поисках наш ум и чего страждет душа. Пренебречь хотя бы одним – значит обеднить ум и сквасить душу…
С редактором «Нашего современника» у меня не раз случался разговор о литературе, дескать, запихнули её на задворки за ненадобностью. Куняев же отвечал мне с непонятной обидою: «А зачем романы? Только место занимают… Нам не нужны художественные вещи». Это звучало так неожиданно, что меня забирал столбняк и отнимался язык. Мы-то, дурачьё, ратуем со всех трибун, что главное для писателя – русское слово во всей его полнокровной телесности, но оно, оказывается, лишнее на литературной ниве. А душа-то живёт в слове и словом, им окормляется, к нему особенно податлива и прилипчива.
У старого человека невольно мох заводится в голове (возраст всему виною), и взгляд, увы, становится тусклым, и весь мир потому видится серым и невзрачным. Сколько раз, прижаливая Куняева, увещевал его: «Стасик, передай журнал молодому. Иль Казинцеву, иль сыну Сергею. Не затирай пути молодым, не заедай чужие годы». «Никогда! – огрызался с какой-то жестокой интонацией, оскаливаясь, словно бы я себе вырывал чужую кость из горла. – Это – мой журнал, и я его никогда никому не отдам!» Наивный, думает, что один он способен на дельное, а все прочие негодной выделки. И вот читаю в его бестолковой статье, напоминающей словесный базар: «В «Нашем современнике» Станиславу Юрьевичу Куняеву ничего не принадлежит, кроме писем, приходящих на его имя, кроме книг с дарственными надписями от друзей, нескольких почётных грамот на стенах да фотографий в ящике стола…»
…Эх, милый курилка, кого дуришь? Разве для того рвался ты на литературный пост, чтобы хранить фотографии в ящике стола? Журнал, уведённый от Союза, это власть над ближними, диктат своего вкуса, этики и эстетики, это безразмерное литературное поле, на котором ты двадцать лет высевал как семена добрые, так и ядовитую спорынью, ибо сердитые, порою желчные и злые статьи никто бы не опубликовал, они бы копились в столе годами, изъедая сердце, а тут своя безнадзорная пашенка, своя безнадзорная казна и то хлебное место, где кормится (худо-бедно) уже двадцать лет весь куняевский род: это и место, где можно утишить тщеславие, но возвеселить гордыню. «Человек с журналом» в нашем обществе не «титькин и петькин», он как бы при генеральских эполетах, он всюду вхож, его знают и слышат во всех эшелонах власти, он невольно диктует идеи, он – учитель масс, которому, как архиерею, поклоняются сотни тысяч бессловесных, – это та Красная горка, с которой главный редактор виден далеко по России. Ну как тут не вскружиться слабой голове и не почувствовать себя всесильным? И оттого в разнузданной статье, упакованной в слащавую обёртку, такой базарный тон разгневанной хабалки с торжища и столько облыжной грязцы, коей загажен всякий мой искренний поступок.