Мама с Папой теперь живут на даче, занимаются Алисиным потомством и ждут в гости Внука, потому что Мапсик – теперь совсем взрослый, окончил три университета и женился на милой симпатичной девушке. С ней он познакомился, прогуливаясь по берегу реки с… . Конечно, вы правильно догадались, с Алисой.
«Клуб Одиноких Сердец» переименовали, и Бабушка Про согласилась возглавить новое общество «Найди свою половинку». Все его члены носят либо очаровательные бело-рыжие шапочки с маленьким пушистым хвостиком, либо уникальный лечебный пояс для поясницы. И то, и другое изготовлено из вычесанной шерсти Алисы и её отпрысков в специализированном ателье «Пушистый Хвост».
Кот Василий согласился на усыновление с условием свободного выхода и входа через балконную дверь и стал равноправным жильцом дома. Его приёмная мать с удовольствием всем рассказывает историю приключений Алисы, добавляя от себя, что нельзя садиться в незнакомую машину с незнакомыми людьми, потому что не всегда рядом может оказаться замечательный Кот Василий – спаситель Мисс Самый Пушистый Хвост.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
(обратно)В согласии души и чести
Портфель "ЛГ"
В согласии души и чести
Сергей Яблоновский. Избранное в трёх томах . – М.: Пальмир, 2010. – 500 экз.
Недавно в нашем литературном сообществе прошла серия презентаций, предметом которых стал трёхтомник «Сергей Яблоновский. Избранное». Ни имя автора, мало кому что говорящее, ни скромно-бесстрастное заглавие, ни ограниченный – даже по нынешним меркам – тираж, казалось, не адресовали его широкому читателю. Между тем издание во многом уникально и заслуживает самого заинтересованного общественного внимания.
Яблоновский (псевдоним Сергея Викторовича Потресова) – журналист, поэт, театральный и литературный критик. Достаточно взглянуть на временные границы его жизни – 1870–1953, – чтобы понять: он из числа тех, «кто посетил сей мир в его минуты роковые». Но «высоких зрелищ зритель», он в силу своей профессии оказался не просто зрителем, а «честным зерцалом» происходящего – порою сам того не сознавая. Читаешь его очерки о культуре или заметки о писателях, литературные эссе или театральные рецензии, стихи или прозу, большие статьи или короткие, не предназначенные для публичности письма, – во всём отражаются не только люди того времени, но и само время, со всеми его открытиями и трагедиями, утратами и надеждами. Секрет этого, мне кажется, раскрыл сам автор в небольшой заметке «Нечто реально-фантастическое», опубликованной в провинциальной газете «Южный край» и уже только поэтому не претендовавшей на глобальные обобщения. Тем не менее, рассуждая, казалось бы, лишь о роли театрального критика, он говорит много больше: «Если его отношение к искусству будет ограничиваться замечаниями о том, что сегодня одна актриса играла лучше, а другая хуже… – работа его пуста и бесплодна. Публика вовсе не нуждается в этих ежедневных отметках… Нужна страсть; нужно болеть за искусство и радоваться с ним».
Именно это – живая страсть, неподдельная боль и радость автора – отличают книгу (точнее, трёхкнижие) от иных мемуаров, фиксирующих, какие люди и события были лучше или хуже. И именно поэтому чтение превращается в упоительное путешествие, когда перед тобой проходит череда знакомых, однако по-новому увиденных лиц, а рядом – интереснейший попутчик, ненавязчивый, но всё более необходимый на всём твоём пути в незнаемое.
Один из примеров – рождение и становление Московского Художественного театра, в которое Яблоновский (вместе со всей Москвой) вглядывается пристально, прослеживая буквально каждый шаг. Здесь и «Братья Карамазовы», и «Дядя Ваня», и «Пер Гюнт», и «Трактирщица»… Пьесы знакомые, сюжеты известные – но всё новое, что рождается в новом театре, оказывается в поле зрения критика.
Вот лишь маленький фрагмент одной из рецензий: «…Если в первой картине ещё можно было заподозрить в Качалове человека, то здесь уже очевидно, что такими люди не бывают. Это шаги существа, которое привыкло ползать; это череп, на котором нет рогов, но они чувствуются; лицо, в котором нет ни кровинки, в котором так много ума, но ума нечеловеческого… Полное отсутствие гармонии, одна великая сплошная фальшь, переданная артистом с гениальной верностью той сложной мелодии, которую он создал. Ведь нет задачи труднее, чем, не фальшивя, создать фальшь, идеал фальши… И что бы на сцене ни происходило, какой бы момент ни выбрали мы наудачу – везде надо было смотреть на Качалова, чтобы ничего не проронить».