Журналист ничуть не склонен умиляться или заискивать перед явлением нового театра. О постановке «Братьев Карамазовых» он напишет: «Получилось, надо сказать, – горе горькое. Фабулы нет… Нет действующих лиц вообще». Но уже через три-четыре месяца в связи с постановкой «Дяди Вани» провозгласит: «Он [МХТ] пришёл, как сказочный принц, по которому так долго томилось жаждущее любви сердце». Таким же страстным, глубоким пониманием законов сцены и художественных принципов отмечены статьи Яблоновского о спектаклях и актёрах Малого театра, молодой Студии Вахтангова. А рядом – яркие портреты тех, чьи имена составляют ныне гордость русской культуры: П. Стрепетовой и А. Южина, М. Ермоловой и В. Комиссаржевской, М. Чехова и В. Давыдова…
И всё же будь это просто рецензии или очерки, они сегодня служили бы лишь иллюстрациями прошлого. Но Яблоновский, как человек горячего гражданского темперамента, озабочен всем тем, что происходит в обществе и находит отзвук на театральной сцене. А потому мысль его бьётся над самыми острыми общественными проблемами.
Вот статья «Трагедия детской души»: «Читая современных писателей, наиболее находящихся на виду и называющих себя создателями нового искусства, можно подумать, что все проблемы… уже разрешены и перед человечеством стоит только одна, разросшаяся и всё собою заполонившая проблема пола… Мы переживаем эпоху полового анархизма среди виднейших представителей искусства, главным образом литературы… Поскольку это развращение касается взрослых людей, оно ещё полгоря… Бесконечно хуже обстоит дело с детьми и подростками… Проповедь морали почитается теперь в лучшем случае признаком дурного тона».
Или другая, под заголовком из Достоевского, – «Обнажимся и оголимся»: «…Театр сломан окончательно. Синема проглотило его и не подавилось… Вместо драматического творчества – в лучшем случае дешёвейшая мелодрама; вместо артисток – голливудские создания… Никакого таланта им, разумеется, не надо; нужны бёдра, ноги, спина… «Народ безмолвствует» и наполняет – и стар, и млад – все «приюты сладкого вдохновения…»
Наконец, ещё одна – на этот раз непосредственно о путях развития театра: «Когда начинаешь говорить против переделок и инсценировок, обыкновенно указывают на Шекспира, у которого что ни пьеса, то либо переделка, либо инсценировка. Но я говорю не о творчестве, вольном и смелом, а об инсценировках, где переделыватель ставит себе в заслугу, что он ничего не дал своего, что он только разрезал, выпотрошил и сшил… Никто не станет… увечить превосходные произведения живописи и скульптуры… даже восстановлять в разрушенных статуях уничтоженные временем части. Всем понятно, что такие действия над произведениями искусства являются… тем же вандализмом. И только произведения слова являются беззащитными».
Можно соглашаться с автором, можно спорить, но не правда ли – звучит это, будто написано вчера! И потому, путешествуя в прошлое с таким замечательным спутником, слышишь голос современника. А ведь нас разделяет век, да ещё какой!
Оказавшись волею судеб в эмиграции, испытывая острую боль об утраченной родине, Сергей Викторович Яблоновский и там продолжал жить интересами русского искусства, русской литературы. Как писал в некрологе автор «Конька-Горбунка» П. Ершов, «за границей и главным образом в Париже, до своей длительной болезни… он по-прежнему горячился, волновался, боролся за ум, честь, совесть, благородство русского имени, статьями отзывался на многосторонние явления и факты злобы дня». Но, в своё время призывавший и восторженно принявший Февральскую революцию, Яблоновский до конца дней оставался яростным противником революции большевиков и всего, что было с ней связано. Именно поэтому, гордившись прежде нежной дружбой с Буниным, он резко отозвался на примирительные шаги нобелевского лауреата в сторону СССР; именно этим был вызван его уничижительный комментарий на возвращение в Москву Куприна («Куприна давно уже нет. Как ни тяжело писать это, но лучше пускай знают… правду о его болезни, чем рассматривают его отъезд как акт сознательный и добровольный»). Теми же красками отмечены статьи Яблоновского об А. Толстом, о парижских гастролях театра Мейерхольда и т.д. В этих публикациях тем меньше искусства, чем больше политики. Слыша воспалённый голос Яблоновского, понимаешь: страстность здесь уже подменяется пристрастностью. И в свете этого новым смыслом наполняются знаменитые стихи Б. Пастернака: «Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлёт раба, И тут кончается искусство…» А потому опять возвращаешься мыслью в наши дни, когда отечественная литература в силу таких же причин оказалась расчленённой по признакам никак не художественным, отчего умирают, не успев расцвести, новые таланты, зато, увы, беспрепятственно плодятся сорняки графомании и пошлости.