Покликаешь – морщится,
Обнимешь – топорщится,
А выйдет луна – затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, – и хочет топиться.
Надо признать, что жене было отчего «хотеть топиться». В узком кругу петербургских литераторов, составивших впоследствии славную плеяду Серебряного века, быстро распространялись вести о частых романах Гумилёва и даже о его внебрачном ребёнке.
Он всегда был влюбчив и считал бурные любовные страсти привилегией любого настоящего поэта и неотъемлемой частью литературного призвания. Это доставляло неисчислимые страдания ранимой и гордой Ане Горенко, которую, может быть, именно горнило любовных страданий, постоянное уязвление самолюбия и гордыни и сделали поэтом Анной Ахматовой.
В Лондоне Гумилёв жил в гостинице неподалёку от Британского музея. Он и тут успел влюбиться в дочь русского (царского) посланника Бенкендорфа. Даже собирался сделать ей предложение, поскольку вопрос о разводе с Ахматовой был уже делом решённым. Может быть, именно поэтому Гумилёв пытался устроиться в Лондоне на работу, «подыскать место», как тогда говорили. Но это ему не удалось. Английский язык не был сильным местом в образовании поэта, и это стало серьёзным препятствием для обживания в замкнутом английском обществе начала прошлого века, ещё не открытого всем межнациональным ветрам. Холодок отчуждения в ту пору мог почувствовать любой иностранец, что же говорить о поэте с обострённым чувством собственного достоинства!
Спасало положение только общение со старыми друзьями, давно осевшими в Англии. Один из них – Борис Анреп, русский художник, уехавший из России ещё в 1916 году. Он хотел заниматься мозаикой, а это очень сложный вид художественной деятельности, требующий особых навыков и знаний. Анреп считал, что в Англии этот вид искусства наиболее развит, и не ошибся в выборе. В этом каждый теперь может убедиться, если, входя в Национальную галерею на Трафальгарской площади, посмотрит вниз: на полу центрального холла он увидит броские аллегорические мозаики русского художника Бориса Анрепа, ставшего знаменитым английским мозаистом, сумевшим получить важный общественный заказ и качественно исполнить его. Художник расположил свои мозаики на полу галереи, потому что считал – там они будут виднее: человеку свойственно на входе смотреть под ноги…
Мозаики эти были открыты для публичного обозрения в 1952 году. И на самой первой, центральной, мозаике изображена юная и бледноликая Анна Ахматова. Панно называется «Сострадание. Русский поэт Анна Ахматова, спасаемая Ангелом от ужасов войны». Ужасы войны изображены художником в виде обнажённых человеческих фигур, истощённых, почти бесплотных, – от них полулежащую в античной позе поэтессу и прикрывает белый Ангел, единственный, следует это отметить: на остальных панно полно аллегорических чудовищ.
На этой мозаике изображена грациозная молодая Ахматова – именно такой запомнил её Анреп, когда, расставаясь с ней в 1916 году, дал обещание вскоре вернуться и увезти её с собой – за море. Академик Жирмунский, величайший знаток ахматовского творчества, насчитал более сорока любовных стихотворений Ахматовой, по его догадкам, посвящённых Анрепу, которого она увидела впервые после разлуки почти через пятьдесят лет! Их встреча состоялась только в 1965 году в Париже, когда Ахматова возвращалась из Англии, где ей присудили почётное звание доктора Оксфордского университета. Но это уже иная история.
А в апреле 1918 года в Лондоне Николай Гумилёв, собираясь на родину, пошутил: «Я надеюсь, большевики не опаснее африканских львов!» Оказалось, что опаснее. Но он не мог ещё этого знать. Как не знал он тогда и того, что никогда не сможет вернуться ни в Англию, ни в Европу, что навсегда расстаётся с английскими и русскими друзьями. И он оставил, как бы до следующего своего приезда, довольно большой рукописный архив Борису Анрепу. Именно ему. Согласитесь, свои рукописи (среди которых была неопубликованная пьеса «Отравленная туника»), записные книжки, всевозможные справки, документы (например, приписной военный аттестат) можно оставить только очень близкому человеку, другу.
И теперь, когда никого из героев этой таинственной, совершенно потусторонней любовной истории нет в живых, она продолжает тревожить воображение. Ведь Ахматова, несмотря на несколько послегумилёвских замужеств, невозможных при её обострённой чувствительности без любви или страсти, по свидетельству писателя Лукницкого, многие годы продолжала считать себя вдовой поэта Гумилёва.