Не дай вам Бог сойти с ума
Общество
Не дай вам Бог сойти с ума
Многим кажется, что выборы депутатов сотрясают весь город. Но тысячи горожан не могут позволить себе такой роскоши – поиграть в мнения, потому что у них другие задачи. Им надо выживать. Поэтому будущие депутаты должны знать, как они это делают.
Роман Александрович Куликов – шизофреник с 19 лет. Сейчас ему 59. Полгода он проводит в психиатрической больнице, а когда становится полегче, возвращается домой. Роман Александрович до сих пор замечательно знает высшую математику, которую изучал в институте, и великолепно играет в шашки. Роману Александровичу от жизни почти ничего не нужно: обувь и одежду носит десятилетиями. Правда, в последние годы совсем плохо стало с домашним питанием – вся пенсия уходит на лекарства.
Ещё несколько лет назад психически больным людям они выдавались в аптеках бесплатно. Как и положено по существующим во всём мире законам. А потом постепенно то одно, затем другое лекарство стало продаваться за деньги.
Отец Романа Александровича, с которым он делил однокомнатную квартиру на улице Композиторов, давно умер. Роман Александрович живёт теперь со мной в одной комнате, за перегородкой из оргалита. Он лежит и смотрит телевизор, который кажется ему, с его шизофренией, шизофреническим в кубе. Потому иногда запевает песни юности: «Ландыши», «Две девчонки танцуют на палубе», «Старый клён» и «Катюша».
Лекарства добывает его сестра, то есть моя жена. Смотреть на неё после походов за льготами без слёз нельзя.
Может быть, льготы вообще отменить и объявить больным и их родным смертную казнь через истощение всех сил и средств?
Олег АЛЕКСАНДРОВ, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии:
(обратно)Уходящие
Человек
Уходящие
ОЧЕРК НРАВОВ
У любой оборвавшейся жизни, какой бы незаметной она ни казалась, есть свой сокровенный смысл
Здесь у меня всегда возникает ощущение, будто я оказался в неизведанной земле (TERRA INCOGNITA), где люди, хоть и говорят на понятном языке, какие-то иные. Из другого времени.
Зимой они, кажется, только и делают, что целыми днями топят печи, таская в дом из-под навеса охапки дров, заготовленных летом. За водой ходят к колодцу по «окопам», прорытым в снежных заносах – до плеч. Газ здесь привозной, в баллонах. Участковый – один на несколько деревень. Медпомощь – если дозвонишься до райцентра.
Летом здесь и во всех окрестных деревнях многолюдно – съезжаются дачники. Для горожанина, знающего сельскую местность только по шестисоточным дачным посёлкам или – по коттеджным поселениям, отрезанным от окружающего мира трёхметровыми заборами, наша деревня (в 168 километрах от Москвы), с её сохранившимся укладом и обычаями – и в самом деле TERRA INCOGNITA, которую, судя по всему, ждёт судьба затонувшей Атлантиды. Давайте всмотримся в неё, пока она ещё здесь, с нами.
ДОМ В НАСЛЕДСТВО
Возвращаюсь с рыбалки. Тропинка, попетляв по берегу Клязьмы, вливается в посёлочную дорогу, а дорога – в деревенскую улицу. Дребезжат примотанные к велосипеду удилища. Улица здесь идёт на подъём, и я спешиваюсь как раз возле бревенчатой, залатанной кусками жести, покосившейся избы Внука Варяга (так её стали называть после визита музейщиков из Владимира). Вижу: на её ветхом крыльце кучкуются разомлевшие от выпивки мужички. Окликают, мягко окая:
– Много наловил-то?
– Да почти ничего. Полдесятка окуней.
– На ушицу хватит, – улыбается щербатым ртом хозяин избы, тот самый внук, пожилой бобыль Женя Малах, к которому приезжали из музея.
Его дед Григорий Корнев в начале минувшего века служил на знаменитом крейсере «Варяг» артиллеристом-наводчиком. Когда после отчаянной битвы крейсер потопили, Корневу и другим уцелевшим русским морякам японцы, уважавшие воинское мужество, не дали утонуть – выловили. Продержали в плену некоторое время и отправили домой. Корнев, вернувшись в родную деревню, все оставшиеся годы плотничал-столярничал, о морском сражении почти ничего не рассказывал, песню про «Варяга» («Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг» /, Пощады никто не желает…») петь не любил. По рассказам стариков, был он среднего роста, но очень крепким (жилистым), владел топором и прочим инструментом виртуозно. Умер в 42-м. Музейщики же спохватились много лет спустя и, погостив у его, уже пожилого внука, увезли целую пачку разноформатных, выцветших до прозрачной желтизны фотографий. Обещали прислать копии, да, видно, забыли, о чём бобыль Женя, выпив, очень горюет.