Если серьёзно, книга эта, состоящая из двадцати шести рассказов и повести «Овсянки», – полная профанация. К подлинной литературе никакого отношения не имеющая. Удивительно, как много хвалебных отзывов на неё. Вот, например, из аннотации: «Эта книга – редкий пример того, насколько ёмкой, сверхплотной и поэтичной может быть сегодня русскоязычная короткая проза». Дмитрий Бавильский: «Понятно, что важнейшим источником, вдохновляющим и питающим Осокина, является фольклор. Однако под рукой Дениса устно-народное творчество делается… авторским высказыванием самого высокого полёта».
Вот образцы «высокого полёта»:
«так бывает. сделаешь кофе и поцелуешь чашку. придёшь в хозяйственный магазин чтобы перецеловать все вёдра и инвентарь. каждый тазик и цветочный горшок. банки с клеем для обоев все до одной. все бутылки со скипидаром…» («анемоны»).
«женщина бывает без трусиков. мужчина бывает без трусов. есть ведь разница?» («трусы и трусики»)
«просыпайся неуёмка!
просыпайся неумытка!
посмотри-ка – я написал
за ночь целую бутылку.
(«верхний услон»)
Оставлю без комментариев.
Особняком в книге стоит «танго пеларгония» – несколько ярких и живых этюдов, не связанных между собой.
Что же касается нашумевших «Овсянок», то это нудная некрофилическая история о том, как муж едет сжигать свою умершую жену на место их первой встречи (якобы такой обряд есть у финно-угорского народа меря, хотя представители этого самого народа утверждают обратное) и по дороге, смакуя, сообщает своему другу подробности супружеской сексуальной жизни…
В целом же тексты эти – невнятица, приправленная фольклорными мотивами, словесный морок, эстетский бред, перемешанный с детскими страшилками. Обманка. Отсутствие заглавных букв и знаков препинания – не самый большой недостаток книги.
«Овсянки», к слову сказать, были спешно изданы к Лондонской книжной ярмарке. Конечно, как же русская современная литература без «Овсянок»? Прямо-таки непростительное упущение.
Грустно. Есть ведь действительно достойные писатели, книги которых никто не торопится издавать.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
(обратно)Как будто бы или абы как
Библиосфера
Как будто бы или абы как
УХОДЯЩАЯ ЛИТЕРНАТУРА
На мой взгляд, из современного литературного процесса постепенно исчезает жанр исторического романа. Полноценный исторический роман для меня – это сплав документа, вымысла и некоего невымываемого временем драгоценного остатка. Для простоты его можно называть образом.
Ну с документом более-менее понятно. С одной лишь важной оговоркой, что просто дружбой с Интернетом здесь не обойдёшься: документ требует, чтобы его искали, любили и лелеяли. Валентин Пикуль, в анкетах называвший себя самоучкой (пять классов образования, дальше война помешала учиться), больше сорока лет создавал собственную картотеку. К концу жизни писателя она насчитывала сотни тысяч карточек, где были собраны сведения о людях, оставивших хоть какой-либо след в отечественной истории. Вспоминают, что когда Валентин Саввич переехал жить в Ригу, он во время прогулок между делом составил подробную опись немецкого кладбища: вдруг этот некрополь тоже пригодится для романа.
Подобный образ жизни полностью соответствует сложившемуся в общественном сознании образу романиста-историка, который не вылезает из библиотек и архивов, охотится за фактами и документами, выдвигает собственные версии исторических событий. На эксплуатации этого приёма теперь основана целая книжная индустрия.
Насчёт вымысла в историческом романе долго распространяться не буду. Любой знает, что даже в документальной прозе приходится что-то домысливать, иначе всё рассыпается опять-таки на отдельные документы. А где-то на невидимой читателю верхней точке появляется как раз то, что делает исторический роман «золотым запасом» мировой литературы, – образ, витает дух истории.
Что остаётся после того, как исторический роман прочитан, а из памяти постепенно выветриваются даты, факты, имена? Интрига, события, характеры… Они держатся дольше, но вскоре тоже вытесняются новыми впечатлениями. И всё-таки что-то хороший читатель при всём желании не в силах забыть. Например, шлифованный изумруд из романа Германа Сенкевича «Камо грядеши», с которым не расстаётся император Нерон, во время пира подносит к лицу и смотрит на героиню. В те времена в качестве оптических приборов действительно использовали драгоценные камни, но Лигии вдруг померещилось, будто на неё «глянул зелёный глаз дракона». И в этом изумрудном драконьем глазу в один миг высвечиваются и её ужас, и любопытство, и наивность, предчувствие страшных событий и сказочной любви. Или же взять широко распространённый, описанный во всех справочниках римский обычай обильно украшать во время пира залы цветами? В великом романе он превращается в ключевой образ, который магически включает в себя и Рим, и равнодушное время, и почти неслышную поступь истории: «Большинство гостей уже лежали под столами, другие нетвёрдыми шагами бродили по триклинию, иные спали на ложах, громко храпя или изрыгая в полусне излишек выпитого вина, – и на охмелевших консулов и сенаторов, на перепившихся всадников, поэтов, философов, на спящих пьяным сном танцовщиц и патрицианок, на всё это общество, ещё всевластное, но уже лишённое души, увенчанное цветами и предающееся разврату, но уже теряющее силу, из золотой сети под потолком сыпались и сыпались розы. Занимался рассвет».