Пожалуй, не опоздал, обрадовался мальчик, ещё глубокая ночь стоит. Про себя он вежливо поблагодарил сонного Баюнка, пожалевшего пленника, не наславшего дрёму до самого утра.
Развязать свейский узел, затянутый сильными мужскими руками, Любеня не мог, он уже пробовал это сделать. Зато можно попробовать перетереть толстую верёвку, придумал он с вечера. Для этой цели специально подобрал на берегу два зазубренных кремневых камешка. Не прятал, наоборот, играл ими у всех на виду, накидывая один на другой, вроде бы забавлялся по детской беспечности. Свеи так и поняли, не отобрали у него камешки.
Точить камнями прочную верёвку оказалось труднее, чем он предполагал. Жилистые волокна едва поддавались, камни то и дело срывались с руки, ударяли по раненой ноге, отзывающейся острой болью на каждый толчок. Он уже и зубы сжимал до хруста, и губы закусывал, стараясь не закричать, так что весь рот наполнился тёплой солёной кровью.
Сам не заметил, как справился, и не кричал почти, только стонал иногда. Ему казалось, что громко, недопустимо громко, сердце прыгало, как испуганный заяц, и руки холодели от страха, но когда верёвка распалась измочаленными концами, все вокруг по-прежнему спали.
Он осторожно приподнялся на коленях и огляделся.
Нет, свеи не забыли поставить дозорных. Вот один стоит, опершись на копьё, заметил мальчик. В его железном шлеме, до блеска натёртом песком, отражается бледный месяц. Вон второй, ещё дальше, как будто ходит, хотя и пошатывается… И у свейских ладей кто-то не спит, оттуда разносится по реке бурчание неразборчивых голосов, слышал он.
Впрочем, дозорные далеко от него. Если осторожно проползти к тем кустам, оттуда уже и до деревьев рукой подать, намечал Любеня. А там – сразу в чащу, в темноте не найдут, не догонят, даже если и заметят что.
Вот она, свобода, перед ним! Аж дух захватывает, до чего близко!
Он уже представлял, как будет сидеть среди родичей на толковище, хоть и малый, но на почётном месте. Будет небрежно рассказывать, как провёл чужаков, а все вокруг будут слушать, развесив уши, и удивляться на такую бойкость. Будет ему почёт от родичей! – сладко представлялось мальчику. Только бы мамка по попе не налупила за всю его лихость, она – может.
И всё-таки медлил. Сделать первый шаг было жутко до дрожи.
– Эй, полич… – вдруг услышал он шёпот.
Вздрогнул. Оглянулся, уже узнав голос. Точно – щекастый Алёка. Проснулся, оказывается, наблюдал за ним.
– Ты что, полич, собрался куда?
Любеня, не надеясь на голос, только помотал головой.
– Слышь, полич, ты давай развяжи меня! А то закричу! – шипел Алёка. – Закричу, слышишь?
И ведь закричит! – с отчаянием понял мальчик. Закричит, толстогубый, всех переполошит!
Вместо спасительных кустов пришлось ползти к нему…
– Сильнее сильнее, верёвку дёргай! Да что ты как нежить бестелесная! Зубами, зубами тяни, слабосильный! – скрипел Алёка.
А он и дёргал. И зубами тянул, и пальцами, но крепкие свейские узлы, затянутые незнакомым причудливым способом, не поддавались.
– Да тяни же, тяни сильней, тебе говорят!
– Сейчас… сейчас, я мигом… – горячо шептал Любеня. – Тут камушками надо! Камушками перетереть! – внезапно догадался он. – Я сейчас, мигом, за камушками…
– Куда?! Стой!!!
Как Алёка ухитрился извернуться и прижать его к земле связанными ногами, Любеня не понял. Только почувствовал, как тяжёлые, толстые ноги-брёвна вдавили его лицом в траву, услышал, как во всё горло заголосил олич:
– На помощь! На помощь! Пленный убегает!
Мальчик всё-таки выполз, выдернулся из-под этих тяжёлых ног, но воины уже вскочили от криков, бежали к ним со всех сторон.
– Его берите! Его! Это он убежать хотел! – кричал Алёка. – Это сын самой Сельги, держите его! Я поймал для вас сына Сельги! Держите его! А меня отпустите за это! Слышите?! Отпустите!..
Олича не отпустили. Двинули ногой в зубы, чтобы угомонить. Из разбитого рта сразу потекли к подбородку две тонкие струйки крови. Любеню уже держали за локти крепкие мужские руки, а он всё оглядывался на Алёку, с удивлением видя, что по лицу олича течёт не только кровь, но и слёзы.
А почему у него? – недоумевал Любеня. Разве это его предали? Ведь это он предал! Сам Алёка и предал! Маленького предал! Которого, как положено старшему, должен защищать и оберегать! Почему же он плачет, словно это его обидели?
И тогда мальчик почувствовал, как колко защипало в носу и под горло покатил тугой шершавый комок.