как трудно всегда оставаться одной и той же
особой,
ибо дом наш открыт, на ключ не заперты двери,
а незримые гости входят и выходят.
Что ж, согласен, то, что здесь говорю я,
совсем не поэзия,
потому что стихи писать позволительно редко
и неохотно,
лишь по невыносимой нужде и только
с надеждой,
что не злые, а добрые духи избрали нас
своим инструментом.
Надежда ЗАЛИНА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
(обратно)Запретить ветру выть
Литература
Запретить ветру выть
УХОДЯЩАЯ ЛИТЕРНАТУРА
Запретить ветру выть, или Плач о цензуре
Поэзия умирает. И его величество Слово превращается в ничто. Увы, слова обесценились сразу же, как только с наших ртов сняли замки и разрешили говорить всё, что вздумается. Впору начинать кричать: «Да здравствует цензура – колыбель настоящих поэтов! Да здравствует поэт-изгнанник!»
Кто посмеет не согласиться с моим утверждением, пусть внимательно перечитает всего Пушкина. Для чего? Как это – для чего? Мы ведь с вами смеем утверждать, что именно с него началась российская поэзия. Вот и перечитайте всего Александра Сергеевича. А затем волей-неволей согласитесь, что вся его юношеская песнь «розам, Амурам и Дафнисам» – это была лишь прелюдия к настоящей поэзии – так сказать, разминка перед боем. Я не оговорился, именно перед «БОЕМ»! Ведь великий поэт – великий воитель. За его поэзией стоят не просто лютики-цветочки, а схватка между Богом и дьяволом, жизнью и смертью, гениальностью и бездарностью. Только в этом случае поэт становится провидцем, певцом мира, глашатаем, властителем дум, невольником чести и т.д. и т.п. Даже таинственное молчание такого поэта воспринимается читателем как затишье перед бурей. Помните у Ахматовой:
Кто знает, что такое слава!
Какой ценой купил он право,
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть?..
Кстати, посвятила Анна Андреевна это стихотворение тому же Пушкину. Но я просто хочу сравнить настоящих поэтов с рыцарями, которые незримо воюют (и не только в воображении) с «настоящими драконами». И ещё я хотел бы пожалеть современных поэтов, ведь им приходится воевать с «ветряными мельницами». Но имею ли я право жалеть тех, кто, наверное, счастлив в своём поэтическом – уютном и тишайшем – мире; тем более что никто из этих поэтов не станет подвергаться гонениям, преследованиям, вплоть до депортации или даже заключения. Чего их тогда жалеть-то?
Но!.. Не будем притворщиками, нельзя поэзию напрямую связывать только с термином «гедонизм». Да, конечно, есть ещё господа, которым нравится подражать Бальмонту, искать новые метафоры к старым «ароматам кругом расцветавших цветов». Но мне кажется, нет, я уверен, что настоящая поэзия всегда была гражданственной, и поэтому ей приходилось быть иносказательной. Странное это занятие – описывать жизнь такой, какая она есть на самом деле, не пытаясь при этом ужалить читателя в сердце. Даже яд змеи обладает лечебным средством – смотря как им пользоваться. Любой великий поэт словно предупреждает об опасности, исходящей от его поэзии. Умные читатели всегда искали и ищут до сих пор в литературных творениях второй, третий, четвёртый план, различные тона и полутона, намёки и предсказания. И они всегда находили то, что искали в поэзии именно тех поэтов, которых в своё время «отметила» всевидящая и недремлющая цензура. Вспомните Серебряный век – целая плеяда гениальных поэтов; нет надобности перечислять известные всему человечеству имена.
Так откуда же они взялись – эти в молодости просто хорошие поэты, превратившиеся в гениальных? Как это откуда? Оттуда! Царская цензура, большевицкая цензура – не всё ли равно, кто тебе затыкает рот. Главное, чему должен научиться поэт, – петь с закрытым ртом и чтобы при этом быть правильно понятым. Здесь уместно было бы отметить, что даже те, кто начал воспевать революцию, – даже они не могли заглушить в себе подозрения, что петь, открывая рот, столько, сколько хочешь, – это не дело настоящих поэтов.
Итак, напрашивается парадоксальный и даже абсурдный вывод: свобода слова убила само слово. Может быть, птица Феникс потому и сгорает, что, созрев до возраста совершенного счастья, становится совершенно бесполезным существом и тут же воспламеняется от ужаса – стремиться более не к чему. Так и Слово: обретя полную свободу, оно с ужасом обнаружило свою беспомощность; ведь пуля летит точно в цель, только выпущенная из тесного нарезного ствола. Убийственное «слово-пуля» превратилось в глупого «слово-воробья». Вылетают эти воробьи из раскрытых сборников современных поэтов, почирикивают и изредка бросают нам на головы неприятные капельки сами знаете чего. Достигнув полной свободы, Слово с большой буквы растворилось и умерло как человеческая ценность. Сможет ли оно, как Феникс, возродиться?