– Среди знакомых моих родителей было много интеллектуалов, которые, по всей видимости, под ударами судьбы стали переводчиками художественной литературы. Со многими из них я дружил, с теми, кто в живых, дружу до сих пор. Я, по счастью, был близко знаком с Д. Самойловым и даже работал его секретарём два года. Кроме всего прочего, я влюбился в девушку, которая перевернула всю мою судьбу. Она – литовка, я стремился поразить её воображение и выучил литовский язык. Любовь моя была так сильна, что по окончании школы я уехал в Литву. Поступил в Вильнюсский пединститут и, когда бродил кругами вокруг её дома, обнаружил табличку «Издательство». Там сидела замечательная женщина, я ей сказал: «Я – писатель, надо меня печатать!» Мне было семнадцать лет, я ещё ничего не написал, но понимал, что обязательно напишу, ведь было столько идей!.. В издательстве мне сказали: «Вот тебе четыре стихотворения молодого поэта, переведи, а там посмотрим». Тексты мне неожиданно очень понравились, автор был немногим старше меня, до этого я о нём не слышал. Недели через две принёс переводы. «Знаешь, неплохо», – сказали мне и познакомили с автором. Мы с ним долго сидели над русскими текстами, с этого момента началась дружба-работа. Мне очень повезло: человек, которого я перевёл, оказался поэтом высочайшего уровня, такой литовский Блок – Йонас Стрелкунас. Второй поэт такого же масштаба, известный ещё больше, которого я открыл для себя, а потом и для своего круга, – это Марцелиюс Мартинайтис.
– Насколько продуктивно для вас общение с авторами?
– На двести процентов. Литва меньше Московской области, но это – страна. В ней несколько этнических зон, и я всю жизнь стараюсь гнездиться в одном её сельском углу – это северо-восток Литвы – Аукштайтия. Там в употреблении много местных словечек, особенно полонизмов, некоторые так походят на русские, но часто несут противоположное значение, и я на этом всё время попадаюсь. Когда разыгрывается воображение, любой нелепости находишь объяснение. Слово понял неверно, остальное додумал, а дальше всё объясняется через него, а потом выходит, что исковерканы текст и контекст и надо всё исправлять.
– Как вы выбираете текст для перевода? Чаще вам заказывают или вы обращаетесь в издательство с предложением, или автор к вам обращается?..
– Надо провести грань: жизнь до 1993 года и после. Тогда были заказы, но мало кто откликался на твои предложения. Сейчас – практически никаких платных заказов, всё качественно другое. Если наложить две эти реальности одна на другую, совместятся десять процентов, и они самые лучшие. Теперь так: прочитал текст, и начинаешь его переводить, независимо от того, есть заказ или нет. До 1993-го такое тоже бывало, но работа по договорам отнимала свежесть и время, ведь надо было заработать на жизнь – у меня довольно рано появились дети. Так мы и жили – то пусто, то густо.
– Как сейчас обстоит в Литве дело с художественным переводом с литовского на русский и наоборот?
– В самой Литве? Практически никак. Недавно таллинский журнал «Вышгород» решил представить на своих страницах современную антологию литовской литературы по-русски. Ведь эстонцев, знающих литовский язык, практически нет. На бытовом уровне – в магазине, на пляже – поговорить по-русски могут многие, но перевести серьёзную прозу – уже никак. Так что русский язык в очередной раз исполнил роль средства межнационального общения. Но боюсь, что через десять–пятнадцать лет и с русскими переводами там будет то же самое – голое поле. К этой ситуации я сам в какой-то степени причастен. С 1991 по 1996 год я вёл в Литературном институте семинар переводчиков с литовского языка. Сейчас одна из бывших моих студенток переводит нехудожественные тексты с немецкого, двое уехали в Вильнюс, четвёртая – то ли в Баку, то ли в Ереван. Занимаются достойными делами – рожают и воспитывают детей.
– Ваша семья была связана с литературой?
– Я сын двух учителей русского языка, они всю жизнь преподавали. Отец родился в Одессе, мама – в Ташкенте, в 1930-м они попали в Москву, где впоследствии я и появился.
– Что для вас перевод?
– Могу красиво сказать: форма самопознания. Часто, читая стихи, мы ленимся понять, почему они нас так потрясли. Что здесь работает? Когда переводишь, без этого нельзя. Через три-четыре года после того как я начал серьёзно переводить, понял, как меня это затягивает. Вот сейчас сяду за стихотворение и начну разбираться: что тут за рифма такая? Какие гласные-согласные соседствуют? Есть замечательный признанный поэт, на поколение моложе меня, – Айдас Марченас. У меня была мечта, которая отчасти осуществилась, – перевести и издать его книжку. Он очень сложный поэт, великолепно владеет традиционными формами стихосложения, выпустил книгу сонетов и при этом абсолютно современный – издал две или три книги верлибров, в которых я ничего не понимаю. Он мне диагноз поставил (считаю, польстил): «Ты, видимо, вбираешь стихотворение в себя, делаешь паузу и пишешь своё на эту тему». С ним, наверное, так и получилось: я проводил текстологический анализ его стихотворений, как кроссворд их разбирал, наверное, полтора года.