Он хотел сказать, что наверняка эти и есть село, но промолчал. Ему и без того сделалось смешно – легко и весело; подумал, ещё чуть – и что-то действительно начнётся, может, и в Саратов незачем будет ехать, потому что он сам перемудрил с этим своим отъездом.
– Мать-то не пьёт? – вдруг спросил Егоров.
– Ты что? Не-ет…
– Да я сам знаю, что нет. Эх, не заспи отец твой всё на свете…
Все так считали: Михаил Косолапов заснул, котёл взорвался, и Костя остался без отца. Мать же говорила, что всё дело в медвежьей волосатости: сам взялся тушить пожар по пояс голым, пламя лизнуло правую руку, и он вспыхнул весь – медицина оказалась бессильной. Три дня отец был живой, курил в палате, вспоминал, где что лежит и кому кто должен, а напоследок сказал: Костю во сне вижу… голый, как лягушонок, остался… жалко, плавать не научил… виноват. На этом месте мать всхлипывала, утирала слезу и вздыхала: повинился – значит, прощения попросил…
Они проехали четверть транспортного кольца и свернули к промзоне. Глухой бетонный забор тянулся, наверное, целый километр. В одном месте мелькнула верхушка ржавого козлового крана, но движения там не чувствовалось. Забор закончился обрушенной бетонной плитой, они свернули направо, и за короткой лесной полосой потянулись цеха, склады с высокими эстакадами, трансформаторные будки, трубы и кабели – всё ржавое, облупленное, выцветшее…
– Так, сюда нам… За мной не соваться!
Они остановились возле серой конторы с широкими немытыми окнами, завешанными изнутри листами бумаги и шторами. Пять или шесть путей проходили мимо, и на каждом вразнобой стояли и крытые вагоны, и открытые контейнерные. Пахло креозотом, угольным дымком, железной окалиной – на службе, на охраняемом мосту и в караулке, он такого нанюхался, казалось, на всю жизнь, но теперь вдыхал с удовольствием.
Голова повалилась на бок, скользнула слюнка на подбородок, но Костя тут же встряхнулся, потёр глаза и увидел, что Егоров уже возвращается вдоль путей с каким-то чернявым дядькой.
Чернявый носил фамилию Капитонов, звался Сергей Григорьевич, но ни сыном, ни племянником деду Капитонову не приходился, а был ему зятем.
Пока он бегал в контору, Егоров охотно пояснил:
– Меньше всего на Капитана надеялся, думал, на пенсии! Сам он откуда-то из Бессарабии, фамилия то ли цыганская, то ли запрещённая – потому Анна Петровна обоих на себя переписала. Не помнишь её? В семидесятом в город уехала – откуда действительно. А ведь матери твоей двоюродная сестра, могли бы и плотней родниться…
Костя не знал, что говорить, – слушал и запоминал.
Насчёт предстоящего ночлега всё вроде срослось, но дядька мог запросто ещё и работу пробить. Подвезло – обнадёжил Егоров и как сглазил: работы на путях не оказалось.
– Чтобы его принять, надо сегодня же кого-нибудь прибить, – не шутя сказал дядя Сергей. – А получка только через три дня. Придётся ждать, кто-нибудь да сорвётся… насчёт этого.
Егоров готов был уже и отчалить, но ввиду оконцовки рабочего времени как бы передумал и повёз их до дома, до хаты.
Улица Линейная, на которой жили Капитоновы, шла рядом с главной, а походила на деревенскую.
– О, да ты и правда всё помнишь! – удивился дядя Сергей, когда москвич уверенно пристыковался к зелёным воротам.
– Мы посидим пока, а ты уж сам объяснись с хозяйкой, – предложил Егоров.
– Да, не мешало бы, у нас сто лет ничего такого… я быстро.
– Завсегда подход нужен, – наставительно сказал Егоров, когда они остались вдвоём. – Тем боле када платить тебе нечем. И не обесчай ничего – это закон номер один. Оглядись, а там мы с матерью сообразим, какой гостинец подбросить.
Тут из калитки выглянул дядька и трижды показал руками знак подгребай.
– Сидор возьми, – напомнил Егоров. – Не быкуй тут, но и лишнего не встревай. Во, ноги мой на ночь! – приказал напоследок и засмеялся.
На веранду круто поднимались ступеньки, на последней Костя оглянулся и запомнил подзапущенный сад-огород хозяйский, отгороженный от тесного дворика штакетником, заброшенную соседову голубятню, дверь которой косо держалась на одной нижней петле.
Только что он был на вокзале, в промзоне, ехал по городским улицам, видел сотни машин, светофоры и широкие зазывные щиты на главной, а тут город будто бы отступил, отпрянул в разные стороны, словно дал ему передышку, время привыкнуть хотя бы к своему шуму, всё-таки долетавшему и сюда.
Он пристроил рюкзак на ступеньках, стянул свои армейские ботинки и вступил на веранду, отодвинув тюлевую занавеску.