Как Солнце, меня ты встречала.
Я Землю вращаю обратно,
Чтоб всё повторилось сначала.
Там Солнце, горя в час закатный,
В сердца наши силу вселяло.
Я Землю вращаю обратно,
Чтоб ты моим солнышком стала,
Могла ты красой ненаглядной
Сравниться с вечерней зарницей.
Я Землю вращаю обратно,
Чтоб мог тот закат повториться.
Блистая, как звёздные пятна,
Пленяли глаза твои бездной.
Я Землю вращаю обратно,
Чтоб снова ты стала прелестной.
Качаясь на облачке ватном,
Ласкала Луна до зари нас.
Я Землю вращаю обратно,
Чтоб юность твоя повторилась
И месяц улыбкой приятной
Держал до рассвета в плену нас.
Я Землю вращаю обратно,
Чтоб снова ты мне улыбнулась,
А нынче средь туч непроглядных
Луна золотая затмилась.
Я Землю вращаю обратно,
Чтоб ты мне, как прежде,
приснилась.
***
Там, за пасечной далью,
У подножия гор,
Зеленеющей шалью
Словно устлан простор:
Ширь родимых околиц,
Край больших тополей,
Где бежит иноходец
Средь духмяных полей.
Чище в мире травы нет,
А роса – как хрусталь!
Как мне хочется видеть
С детства милую даль:
Ширь родимых околиц,
Край больших тополей,
Где бежит иноходец
Средь зелёных полей.
Небо – из перламутра,
Млечный Путь – золотой!
Мне, как в сказке, под утро
Снится сон голубой:
Ширь родимых околиц.
Край больших тополей,
Где бежит иноходец
Среди звёздных полей.
И пурга не в печаль мне –
Пусть метели поют
И на Севере дальнем
В моих мыслях встают.
Ширь родимых околиц,
Край больших тополей,
Где бежит иноходец
Средь зелёных полей.
Зов родимых околиц,
Шум больших тополей.
Там бежит иноходец
Средь широких полей.
С чем сравнить мне, не знаю,
Чистоту синевы?
Журавлиная стая
И меня покидает, увы.
ШАТМАН
(Праздник весны, 22 марта)
Костры горят на Тарки-Тау,
В вечерней дымке спит туман.
Суля вершинам нашим славу,
В родимый край пришёл Шатман.
Шатман, Шатман!
Гуляй, Шатман!
Пусть прочь уйдёт зимы туман.
Шатман, Шатман!
Играй, Шатман!
Пусть прочь уйдёт с души дурман.
Сними, долина, без стесненья
Свой нежный снежный сарафан.
Настало время пробужденья,
В родимый край пришёл Шатман.
На пиках снежных вьюга плачет,
В ущельях прячется Шайтан,
Смеётся радость. Это значит –
В родимый край пришёл Шатман.
Зарница дальняя алеет,
Кружится звёздный караван.
Играй, гармошка, веселее –
В родимый край пришёл Шатман.
Костры корят на Тарки-Тау,
Простор огнями осиян.
Проснитесь, сонные дубравы:
В родимый край пришёл Шатман.
Шатман, Шатман!
Гуляй, Шатман!
Пусть прочь уйдёт зимы туман.
Шатман, Шатман!
Играй, Шатман!
Пусть прочь уйдёт с души дурман.
***
За милым отцовским порогом
Ложатся туманы полого,
Уснула река подо льдом.
А где-то весенние грозы
Гремят, освежая берёзы;
Играет листва серебром.
За далью свирепые ветры
Качают столетние кедры,
Сметая снежинки, как прах.
А где-то, леса пробуждая,
Алеет заря золотая
И тешится песнею птах.
За степью, на зыбком просторе,
Волнуясь, раскинулось море,
Как царство холодных пучин.
А где-то, свергаясь с вершины,
В скалистые хлещут теснины,
Клокочут потоки стремнин.
За морем сыпучие кручи
От века не видели тучи:
Пустыни там жаждут дождя.
А где-то на кроны саванны
Слетают дожди неустанно,
Ни птиц, ни зверей не щадя.
И лишь за отцовским порогом –
Того и другого немного.
О прожитом дремлет тоска.
Мне запахи дома приятны.
И песня Отчизны понятна!
И боль её так мне близка!
Статья опубликована :
№31 (6333) (2011-08-03) 1
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
«Финита, ребята…»
Панорама
«Финита, ребята…»
ЗАПИСКИ СТАРОГО ЛИТГАЗЕТОВЦА
Владимир ОГНЕВ
Иногда жизнь придумывает целые драматические сцены с такими сюжетами, кульминациями и развязками, что куда там драматургам.
Никогда не забыть день рождения Светлова после его вселения на Аэропортовскую.
Гости прибывали самые близкие. Смеляков, Окуджава, художник Игин и я с Левитанским.
Сидели на кухне, ели и пили на клетчатой скатерти принесённое гостями.
Светлов был счастлив. Но всё прислушивался к звонкам. «Нет, мимо зонт прошелестел», как писал Басё. И снова включался в общий тон, полуторжественный, полубалагурный.
О пустом холодильнике (подарке Шкловского) Светлов отозвался уважительно: «Я там храню свои стихи».
О соседях: «Кроме Огнева, выделяю Анну Караваеву. В любое время дня и ночи придёт с бутылкой» (Караваевой было что-то под девяносто).
Показывал тем, кто был у него впервые, комнату. Узкая кровать, столик, стул, портрет Маяковского на стене. Ни одной книги пока не было.
Недавно тихо ушёл от красавицы жены, узнав, что та полюбила знаменитого Понтекорво, физика, что бежал из Италии, говорили, с ядерными секретами. Я помнил Бруно по Коктебелю – случайное знакомство, вечера на веранде «муравейника», старого дома из туфа, лёгкое винцо, звон цикад. Бруно ходил (потом я знал таким только Виктора Некрасова) «как босяк» – выцветшая майка, мятые шаровары, сандалии на босу ногу. Обаятелен, весел, прост. Вместе ходили на Карадаг, плавали далеко под звёздами…
В тот вечер у Светлова неожиданно всё же раздался звонок.
Михаил Аркадьевич как-то подтянулся и, торжественно улыбаясь, обвёл всех взглядом, как бы говоря: «Я ожидал не напрасно».
Так и есть. Благоухая духами, с каким-то подарком, в дверях стояла Радам. Светлов усадил её на своё место, а сам застыл почему-то за спиной, как официант. Руки его дрожали. Выпили, чокаясь с ней. Она смеялась.
Но тут за окном прозвучал гудок автомобиля. Все замолчали, догадываясь. Радам встала, поцеловала Светлова в лоб, как покойника, заторопилась к выходу, пятясь в коридоре, и всё махала, махала рукой, как прощаются с уходящим поездом… Мы старались не смотреть на Светлова.
Кто-то начал читать стихи. Но что-то уже висело в атмосфере вечера – тяжёлое, новое. И мы стали упрашивать Булата спеть для Смелякова знаменитых «комиссаров в пыльных шлемах». Ярослав, как всегда, перегрузившись принятым, становился мрачным и злым. До этого я дважды перевёл разговор с опасной стези – Смеляков не любил «гитары», что-то обидное процедил про Булата (слава богу, тот не услышал).
Окуджава взял в руки гитару.
И я увидел, как Смеляков медленно поднимается над столом, как удивлённо-воссторженно слушает эту романтическую песню великой Надежды…
Когда Булат закончил петь, Ярослав сказал: «Дай обниму». И смахнул слезу.
Но, взволнованный признанием любимого им поэта, Булат совершил ошибку. Он стал петь другие песни, которые в глазах сурового Смелякова никак не вязались с только что услышанным.
Смеляков опустил голову и долго молчал. Потом сказал такое, что мы вздрогнули. А Окуджава…
Булат ушёл в комнату, лёг плашмя на кровать Светлова. Я видел, войдя вслед, как содрогались его худые плечи.
И здесь случилось то, во что ещё недавно нельзя было поверить.