Но, как сказал другой поэт, бывают странные сближения.
– Вы когда-то работали пионервожатой, теперь – долгое время уже – учительницей. Это даёт что-то в плане творчества? Или напротив?
– Для меня работа – это жизнь. Даёт она что-то или отнимает? Поди разберись. Одно я знаю точно: между мной – учительницей, мной – поэтом и мной – женщиной нет никакого зазора. Иго моё благо, и ноша моя легка.
– Если бы вы взялись писать объёмный очерк о современной русской поэзии, то какое место в ней отвели бы себе?
– Как известно, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся».
О себе же могу сказать, что я одиночка и всегда ею была. Я совершенно не тусовочный человек. Богема для меня – нечто чуждое и отвратительное. Если я куда-то еду и выступаю, то только из уважения к пригласившим и понимания, что публичные выступления – это часть профессии (если поэзию можно назвать профессией). Я не люблю литературных групп и объединений (хотя уверена, что для начинающих они нужны). У меня есть несколько друзей-поэтов, чьё мнение для меня важно. Это люди разных поколений и эстетических пристрастий. И когда мне нужен отклик на что-то только что написанное, я звоню этим «может быть, трём» и читаю. Иногда по их совету что-то правлю, иногда – нет. Что касается моей значимости как автора, то, смею надеяться, что мне удалось выразить какие-то чаяния (и отчаяние) своего поколения.
Боже упаси думать, что я одна сказала за всех, но свою лепту, безусловно, внесла. И мой голос не потерялся.
Вообще же жить нам довелось в непростое время: детство – отрочество – юность пришлись на одну страну и век, а взрослость – на другие. Это, безусловно, тяжело. Но времена ведь не выбирают: в них, как сказал ещё один поэт, живут и умирают.
– Считается, что гений приходит вовремя, то есть тогда, когда он имеет возможность развиться, в полный голос заявить о себе. Когда условия этому благоприятствуют. Одна поэтесса рассказывала мне, что после дебютной публикации в «Нашем современнике» в 89-м году проснулась знаменитой – ей писали письма, звонили, начали всюду приглашать. Причём «Наш современник» был не самым популярным изданием, но и его тираж тогда достигал полумиллиона экземпляров. А сейчас что? Да опубликуйся ты хоть в десяти, хоть в двадцати «толстых» журналах, всё равно никакого серьёзного резонанса не будет. Как быть новоявленным гениям?
– Насчёт гениев не знаю: не видела. Что же касается нашего поколения, то с эпохой, несмотря ни на что, нам повезло.
Все мои плюс-минус ровесники: Дима Быков, Вадим Степанцов, Виталий Пуханов, Вера Павлова, Лена Исаева – состоялись.
Ведь чем были перестроечные годы?
Страна заново открывала для себя свою литературу, в частности, Серебряный век и русское зарубежье.
«Толстые» журналы распирало от публикаций, за ними стояли в очереди, зачитывали до дыр. Но всякой эпохе перемен нужны не только мёртвые, но и молодые писатели: она реабилитирует тех, кого гнобила, и лихорадочно ищет новые имена. Мы тогда пришлись ко двору: нас печатали, читали, приглашали выступать.
Моя первая публикация состоялась, что показательно, в 85-м году в альманахе «Поэзия».
Через пару лет вышла подборка в «Юности». Вы не поверите, но эта «юношеская» публикация повлекла за собой шквал звонков и гору писем.
Когда я приехала в редакцию, мне вручили мешок с этими письмами. Сегодня такое даже представить трудно.
Нас вынесла волна перестройки.
Думаю, мы последнее поколение, чьи стихи вызвали какой-то резонанс в обществе.
Ведь перестройка была как бы второй «оттепелью», а мы как бы «шестидесятниками». Но именно «как бы».
На нынешних молодых смотрю с глубоким сочувствием: тяжело начинать в такое глухое время, когда всё можно и ничто не нужно, когда все разбрелись по тусовкам, группам, салонам, союзам.
Один лагерь ничего не хочет знать о другом, в каждом свои кумиры, свои премии.
Не представляю, как сегодня можно заявить о себе, какими качествами нужно обладать, чтобы стать по-настоящему – в масштабах страны – известным. Разве что действительно нужно быть гением.
– А сейчас вы ощущаете пристальное к себе внимание со стороны читателей, критиков?
– Читателей ещё туда-сюда, а критиков абсолютно нет. Меня в упор не видят и, что хуже, не слышат. Но я по этому поводу не переживаю – просто констатирую факт.
Наверное, в молодости такое внимание нужно (и оно, кстати, у меня было), а сейчас, когда уже написан определённый корпус вещей, когда ты уже сказал своё слово, – не особенно.
Приходит понимание того, что, – как бы пафосно это не звучало, – если тебе дан дар, его нужно реализовать, выполнить своё предназначение.