Скверная «фельетонистическая эпоха» бьёт по тому, что ближе, – по «мужским ценностям», а «женские» – рожать, кормить и лечить детей, ходить за дряхлеющими родителями и думать каждый день не «о жизни», а о том, где взять луковицу и кило картошки всем на обед – считаются и без того достаточно «пошлыми», так что щупальца до них покамест не особенно дотянулись. Вот айсберг и перевернулся: вчерашнее «бабье, мелкое» становится настоящим, чистым, большим, а великое мужское превратилось в игрушечное.
Был у меня знакомый – хороший и весьма авторитетный художник, так он не в шутку, горячась, говорил: «Я в галереи не хожу. Если мне искусства захочется, я в магазин иду. Вот где красота! Ты только взгляни на эти электрочайники!» Я раньше думал, оригинальничает, а теперь понял. Я ведь тоже, если мне о жизни поразмышлять хочется, книжку современной прозы не беру с полки. А вы? Я беру журнал «Караван историй», знаете, уменьшенного формата, где всякое там про Гурченко, про Елену Майорову… Как ссорились-мирились, как жили да умирали. Вот пища для размышлений!
Тут ведь надо ещё сказать, что мужчины «думают мыслями», то есть абстрактно, как шахматист над доской, – до костяной либо деревянной природы фигурок ему дела нет. А женщины думают практично: не о «явлении вообще», а о данной конкретной ситуации и о живом человеке. Не «мыслями», а «людьми» думают. Не находите, что это в принципе как-то ближе к «гуманистическому началу» и «конкретной образности» и искусства?
Другое дело – техника воплощения, не всегда она у каравана историй удачна, но литературная техника, во-первых, дело наживное, а во-вторых, исторически меняющееся – сегодня принято так, завтра эдак. Скажем, с точки зрения эстетов-мужчин, Улицкая пишет преомерзительно, а для сотен тысяч читательниц – в самый раз. Сотни тысяч читательниц почему-то маловосприимчивы к технике. Точнее говоря, они понимают эту технику по-другому.
Тут мы подобрались к во-первых: как я представляю себе чаемое возрождение литературы из женского романа.
Что такое высокая литература вообще? Что такое Достоевский и Лев Толстой? Чем они измеряются?
Мощью литературного дарования? У обоих оно было скромным. (Бунин, например, мечтал переписать когда-нибудь на досуге «Анну Каренину» – переписать «как следует».)
По-моему, Достоевский и Лев Толстой – это прежде всего то, о чём они думали, чем они мучимы были. Их «масштаб личности».
В конце концов люди просто договариваются считать того или иного писателя «талантливым» – если значимость его творчества не вызывает у них сомнения. Бунин ведь и правда изощрённее Толстого писал. Да только где Бунин – и где Толстой.
Но был ли мир в эпоху Толстого с Достоевским менее «кризисным» и «пошлым», чем сегодня? О чём таком особенном, «непошлом» Толстой и Достоевский писали? Как незаконнорождённый сын укокошил батюшку канделябром? Как два чудака любили одну непрестанно хохочущую демоническую брюнетку? Или как жена изменила мужу с любовником и, хотя виноваты были все трое, поплатилась она одна, потому что по законам жанра и дикарской морали было положено умерщвлять неудачливых в любви (то есть «обесчещенных») женщин?
Проза, как и стихи, растёт из сора. В частности, из того, что будет скорее понятно публике.
Высокая литература – это мутант «низкой». (Всё у нас обычно снизу вверх растёт, редко наоборот.) «Серьёзная проза» – это мутант «жанра».
Хочешь написать великий роман – возьми канделябры, цыганский хор, несчастную красотку, взболтни… и неожиданно увеличь объём, добавь глубины. Добавь то, о чём думал, стоя на эшафоте или под ядрами в Севастополе. Если думал, конечно.
Но сначала то, что угодно публике.
А публика сегодня у нас кто?..
См. «во-вторых».
Вместо бастионов – родильный дом, вместо очереди на эшафот – очередь в поликлинику. Там тоже… много всего бывает.
РЕЗЮМЕ
1. Я не вижу путей развития «серьёзной прозы», но я отчётливо вижу, как может в неё эволюционировать популярный жанр «житейских историй», на 90 процентов (за вычетом Веллера и «Доктора Шляхова») состоящий из «женской прозы».
2. Мир либо погибнет, выродится, впадёт в гомеостаз, пройдёт «первичное упрощение» (кстати, анекдот: сразу трое моих знакомых писателей-мужчин пишут сейчас романы о конце света. Спрашиваю у одного: «А у тебя отчего мир гибнет?» – он отвечает: «Да так, знаешь… по совокупности»), либо мир станет «женским», где подвигом считается жизнь, а не геройская смерть. И если литература в этом мире останется, это будет женская литература.