Своей беды достаточно,
Чужой судьбы не надо нам.
Давайте жить с деревьями,
Как с добрыми соседями,
И с бурыми медведями
Общаться только взглядами.
Между живыми душами
Уменьшим расстоянье.
Покаемся, пока ещё
Не впали в озверенье.
Пока ещё, пока ещё
Возможно покаянье.
Пока ещё, пока ещё
Доступно озаренье.
ПОДРАЖАНИЯ
Я ухожу. Нет, улечу, как птица.
Прощай, река, наполненная всклень.
Прощай, земля «берёзового ситца»
Есенинских певучих деревень.
Хочу сказать, пока мы не расстались,
Болеет плоть, белеет голова:
Не объясняют синтез и анализ
Моей души свободные права.
Рассудочная логика – обуза,
Я погружён в неё был лишь на треть.
«Пора!» мне шепчет маленькая муза,
Готовая со мною улететь.
И никогда не выйдем мы из транса,
Хоть божий мир для жизни не устал.
Он смотрит вдаль свободного романса
Сквозь пушкинский магический кристалл.
ПАСТОРАЛЬ
Хорошо на душе – я приехал из города,
Нет железобетонной нуды болевой.
Здесь легко остужать перегретую голову,
Умываясь прохладой росы полевой.
Как веснушки, к лицу мошкара примеряется,
С веток ноты клюёт непременный скворец.
На окошке в горшке огонёк померанцевый,
В поле с ветром голубится лён-долгунец.
Здесь, сознанье моё охраняя от кризиса,
Бронзовеет в кольчугах сосновая рать,
Как аукнется здесь, так тебе и откликнется.
И никто не прервёт, чтоб слова переврать.
Нет. Душа не забыла слова пасторальные.
И с тесовых мостков недалёкой реки
И рубахи, и смуты мои простирали мне
Хвойным мылом две милые сердцу руки.
***
Ну, наконец жара решила кончиться,
Давящая, сводящая с ума.
Как белый гусь на лапах перепончатых,
Скользит по льду пушистая зима.
И в городе вдруг стало, как за городом,
И торфяная кончилась шуга,
Как будто бы я вызвал помощь скорую,
И в дворик наш приехала пурга.
И прописала грусть из сердца вывинтить,
И обувь подходящую обуть.
Свою тоску морозным ветром выветрить,
И лёгкие забитые продуть.
И выдыхать букетом бело-розовым,
И верить в предстоящую судьбу,
И подмести бы веником берёзовым
Страну, как деревенскую избу.
***
В дни юности, как мне казалось сдуру,
В безбожной комсомольскости своей,
Нашёл я деревянную скульптуру
В какой-то из разрушенных церквей.
Она покраской старою белела,
От сырости немного оцвела.
И на оплечьях, видимо, имела
Когда-то два оторванных крыла.
И вот теперь пред жизненным пределом,
Перебирая прошлое своё,
Считаю небольшим, но Божьим делом,
Что я отмыл и высушил её.
В немецких кирхах и в соборах Англий
Я замирал, сознанием томим,
Что дома ждёт меня домашний ангел,
А может быть, крылатый Серафим.
***
Мы гладим пихтовых лесов
вельветовое оперенье.
Мы ловим детских голосов
серафимическое пенье.
Лирическое существо.
Многовековое терпенье.
Трагическое вещество –
обманутое поколенье.
И всё-таки мы – большинство.
***
Тревоги наши вечные,
Дороги наши долгие –
Глубокие ухабы, как долговые ямы.
В пути я время меряю
Мятлевскими дольниками,
Апухтинскими дактилями
И пушкинскими ямбами.
Кому они нужны сейчас –
хореи, амфибрахии?
Но связаны мы все, друзья,
не рельсами и рейсами.
Порой нам хочется любить,
«чтоб даже серьги брякали»
и чтобы отпевали нас хоры архиерейские.
Ни денег, ни хором я не оставлю внукам.
Мы связаны не только генами, гормонами.
Я с ними поделюсь певучим русским звуком,
Есенинскою нежностью и блоковской гармонией.
Нет никакой инстанции
Над нашими пространствами,
Где наши церкви белые звонят, золотоглавые.
Мы связаны частушками,
романсами и стансами,
Не частными активами, а вечными октавами.
***
Мне и прошлое дело второе,
И о будущем я не грущу.
На веранду я двери открою,
В сумрак утренний солнце впущу.
Ни к чему мне экран виртуальный,
Электронно-простроченный растр.
Выхожу я во дворик астральный
К стайке ветром разбуженных астр.
Вновь себя ощущаю младенцем,
Подкормившим синиц у стрехи,
И умывшись, утрусь полотенцем,