Тема бытовой, а главное – душевной неустроенности была и причиной того, что Горбовский сразу вошёл в круг неофициальных поэтов, то есть не желавших плыть в определённом узком русле, диктовавшемся партийной властью, которая очень зорко следила в ту пору, кто чем дышит и кто что пишет. И не моргнув глазом посылала на те самые нары непослушных чад из среды интеллигенции. В Ленинграде, городе революции, это было привычным делом. «Двойная мораль в творчестве, – пишет Горбовский, – была как бы запрограммирована общественной моралью... Всё ещё было актуальным понятие неосторожное слово, которое не только не печатали – за которое давали срок...» И вот в такое время, вместо того чтобы бороться за мораль в любимом городе, Глеб Горбовский отличается «шедеврами», моментально разлетавшимися по улицам, проспектам и квартирам:
Ты любитель беленькой «Московской»,
Я её поклонник с давних лет.
Вам клянётся сам солдат Горбовский:
В целом мире лучше водки нет.
А если вспомнить, как популярны были в те времена среди поэтов богемные «кухонные посиделки», и, конечно, не без вина (а кроме водки, мало что и было в продаже), то такие мотивы в творчестве Горбовского были по-своему естественны и понятны. Евгений Евтушенко вспоминает: «С Горбовским меня познакомил Даниил Гранин, предупредив: «В нём много наносного, но, поверь мне, – он настоящий поэт».
А сейчас – о том, что не дало молодому талантливому человеку утонуть в окололитературной сумятице, зарыть в землю свой истинный талант, несущий свет читателю замечательными стихами с присущей только Горбовскому интонацией, в которой – и глубина, и афористичность, и точность, и душевность.
...Всё постепенно: красота
подспудно зреет в юном лике,
цветок на куполе куста,
тревога в журавлином крике,
всё, всё – внутри нас и вокруг –
заботе внемлет безупречной:
не перестраиваться вдруг,
но – совершенствоваться вечно!
Вот мы и нашли этот главный ключ, благодаря которому Глеб Горбовский открывал новые двери – туда, где живёт и процветает веками великая русская поэзия. Неслучайно его любимыми авторами были и остаются Блок и Есенин.
Совсем неслучайно! Широта натуры – на замах, на разрыв, притягивающая как искренних почитателей, так и недругов, природность таланта, прямота до вызова узколобой официальщине – естественно, от Есенина, и – гармония слова и строки, высокая поэтическая культура, кровно связанная с фантастически близким и прекрасным Петербургом, – это, конечно же, от Блока.
...А я и до сих пор не знаю,
была ли женщина – земной?
Она, как музыка ночная,
вся колебалась над волной...
И вся закутанная в ткани,
как в шелковистый шепоток,
она столкнула шаткий камень,
и ожил заспанный поток!..
Чуткое ухо расслышит блоковскую мелодию, столь любимую автором.
Кстати сказать, Глеб Горбовский хорошо знал Николая Рубцова и посегодня очень ценит его поэзию. «На моих глазах поэт возник, на моих вознёсся, на моих – ушёл в небытие, оставив после себя светящийся след непридуманной, природной, как разряд грозового электричества, поэзии…» В связи с этим нельзя не отметить, что стихи Горбовского внутренне менее драматичны, ибо судьба пощадила его гораздо более, нежели Рубцова. Он, к счастью, знал родительскую ласку и внимание, в трудные моменты, особенно подростком, было к кому прислониться, получить помощь. Его родители были преподавателями, знали и любили русскую литературу, что не могло не передаться и сыну. Отец Яков Алексеевич, в своё время получивший фамилию от деревни Горбово, откуда в Порхов переехала его семья, был репрессирован, отсидел 10 лет в лагерях, вернулся, снова стал работать и не бросил сына, когда тот по причине молодецкой удали и скверных на ту пору привычек чуть не сошёл «с катушек». Коварная нота дерзкого отчаяния не скоро отпустила Горбовского от себя.