Но жизнь продолжалась, с возмужанием приходила и ответственность за данный Богом талант. К тому же многое благоприятствовало этому. К примеру, в его комнатушке на Пушкинской в Ленинграде побывали чуть не все значительные поэты того времени, в том числе из Москвы. А это, смею заверить читателя, дорогого стоит. Как говорится, с кем поведёшься... «Обстоятельства сложились таким образом, – пишет Горбовский о себе, – что институтского образования я не получил, в студентах никогда не значился, моими университетами было общение с людьми, и одним из своеобразнейших своих факультетов считаю житие на Пушкинской». И далее: «Безо всякой натуги мог бы я теперь составить отдельную книгу из одних только кратких описаний многочисленных визитов, нанесённых мне замечательными людьми в момент (длиною в 5 лет), когда проживал я на Пушкинской улице в 9-метровом зале ожидания».
...Как ясно на сердце. Плывут облака.
Питается прошлое правдой живых.
И ветры, и воды, и взгляд сквозь века
бездонно-прозрачны, как пушкинский стих!
Цветы полевые растопчут стада,
затмит пролетающий спутник звезду.
Я верю, что правду спасёт красота.
Но кто от неправды спасёт красоту?
Кроме ленинградских писателей, что естественно, среди его гостей были и москвичи: Евгений Рейн, знаток западноевропейской литературы, сам поэт, и другие незаурядные творческие личности. В те годы общался Горбовский и с Иосифом Бродским, и с Николаем Рубцовым, и Александром Кушнером. Это было пиршество настоящей поэзии: часами звучали стихи Есенина, Цветаевой, Блока, Гумилёва, Пастернака… И конечно, как же без песен Окуджавы?.. Позднее, в многочисленных писательских поездках, он познакомился со многими поэтами, составлявшими в ту пору цвет литературы, – и с Робертом Рождественским, и Владимиром Солоухиным, и Булатом Окуджавой, и другими. Несколько раз и я присутствовала на подобных мероприятиях и, уже зная Горбовского как поэта, была несколько удивлена его сдержанностью и немногословностью. Не зря говорят: в России надо жить долго. Есть время не только пережить целые эпохи, но и задуматься над собственной судьбой. И уже неслучайны такие слова Глеба Яковлевича: «Религия большинства поэтов – одиночество... И вырваться из одиночества можно, только идя к Богу».
...Миновали деревушку,
распечатали село…
Заглянули в храм-церквушку,
чтобы душу не свело.
Я воскрес, скажи на милость!
Хоть и поздно – не до сна.
И подружка распрямилась,
как гитарная струна.
Но и на острое слово по-прежнему не скупился:
Очень странная страна,
Не поймёшь – какая?
Выпил – власть была одна.
Закусил – другая.
Шло время, выходили новые книги, имя Горбовского становилось всё более известным и значимым не только в Петербурге. Читателей подкупали искренность поэта, желание поделиться с читателем своими сомнениями, а порой и бедами. И в то же время широкий взгляд на действительность, верность традициям русской поэзии, щемящая душевная нота поднимали его стихи к той планке, что преображает талант в нечто большее, что ставит поэта в один ряд с истинными и любимыми мастерами русского слова.
Долгий творческий и жизненный путь подвиг Глеба Яковлевича на прозу-исповедь «Падший ангел», в которой он, опять-таки не приукрашивая перипетий судьбы, делится с читателем тем, к чему пришёл и во что свято верит. В данном случае «свято» – слово не проходное.
Во дни печали негасимой,
Во дни разбоя и гульбы –
Спаси, Господь, мою Россию,
Не зачеркни её судьбы.
Она оболгана, распята,
Разъята… Кружит вороньё.
Она, как мать, не виновата,
Что дети бросили её...
Дожил Глеб Яковлевич не только до престижных литературных премий, но и до целой серии легенд, связанных с его именем, что, несомненно, говорит о его популярности, особенно в Петербурге. Пользуясь этим, некоторые литераторы не раз и не два выдавали себя за Горбовского, занимая от его имени деньги в те не слишком щедрые времена.
А подспудно все эти годы шла огромная внутренняя работа – та самая, вверх, к новым ступеням в судьбе и творчестве. «Пушкиных-то всегда было мало, – говорит он. – Единицы. Есть способные люди, одарённые, помазанные поэзией. Но надо, чтобы талант отшлифовался, вся шелуха отпала...» И подтверждал эти слова строками из самой глубины сердца. К примеру, о России: